Пока живы — надо встречаться - [24]

…Стоя у окна, Лузгин внимательно наблюдал за происходящим, но слово «подкоп», услышанное им в эту минуту, взбудоражило его. Вдруг вспомнилось, как однажды ночью проснулся он, страдая от нестерпимого зуда, и увидел, как Петро Москаленко, спавший неподалеку от него, вдруг пошел к выходу. Час прошел — а его нет, два, а Петро не возвращался. «Куда это он намылился?» — подумал Лузгин и, неслышной поступью подкравшись к двери, толкнул ее, но дверь не растворилась, будто кто придерживал ее с другой стороны. Он поднажал плечом сильнее, и тогда за дверью кто-то прошипел зловеще: «Чего шаблаешь по ночам?» «Приспичило», — натужно произнес Лузгин, припав ухом к дверной филенке. «Жми в другое крыло! А тут уборка».

И в самом деле за дверью слышалось шарканье и какой-то шорох.

Не стал он тогда ломиться в дверь, но до самого утра его мучили сомнения. Вернулся Москаленко лишь к рассвету и, прежде чем лечь, долго сидел, прислонившись плечом к стойке. А утром ни Кузенко, ни этажный старшина Харитон не трогали его, хотя ему, как «ходячему», в тот раз полагалось бы стоять во время поверки в строю. И баланды в котелке у Петра в тот раз было побольше, чем у него. Подсел Лузгин тогда узнать, куда это он ночью уходил, но тот даже не взглянул на него, будто вопрос этот касался кого-то другого. На шершавом лице Петра не было заметно тревоги, лишь губы брезгливо искривились, когда вынул изо рта конский волос, попавшийся в баланде.

«Вот гады, что делают! — выругался он и взглянул на Лузгина, словно впервые увидел. — Котелок бы тому на голову…»

Вскоре Лузгин забыл про этот случай, однако теперь, видя, как рабочие роют землю, память всколыхнула многие удивительные подробности. Ему вдруг захотелось с кем-то поделиться своей наблюдательностью, но с кем? Взглянув на серое, напряженное лицо Липскарева, поежился. Он почему-то побаивался этого резковатого, со скрипучим голосом «костыльника». Такие люди, по мнению Лузгина, всегда руководят — спрашивают, требуют, судят, подчиняют. За ними чувствовалась какая-то сила. Вот и сейчас в глазах Липскарева было такое, что Лузгин не решился на разговор с ним и отошел, не видя ничего, не замечая ни встречных, ни стоявших у дверей. В коридоре кто-то уступил ему дорогу, кто-то открыл дверь на лестницу. И вдруг Лузгин ощутил в себе какое-то беспокойство. Оглянулся — ему показалось, будто кто-то тихонько позвал, — и вышел на лестничную площадку. Но там — никого. Спустился к дверям, и тут из-под лестницы неожиданно кто-то накинул на его голову мешок.

8

Проходя по палатам, Лопухин не мог не заметить, как резко изменилось настроение у отдельных участников подкопа. Он понимал, что с ними творится, чувствовал, что в такой ситуации ему самому надо что-то предпринять, и как можно быстрее. Но что?

Лопухин подошел к Василию Щеглову, стоящему у окна, и дотронулся до его руки. Но тот не обратил на него ни малейшего внимания: полная безучастность к окружающему, отсутствие всякой реакции, оцепенел, замер, кажется, что даже не дышит, взгляд устремлен за проволоку.

«Надо вывести людей из шокового состояния», — подумал Лопухин, отвел Щеглова от окна, негромко сказал:

— Веди себя так, будто ничего не знаешь.

— Да, да, да, — кивал Щеглов, натужно улыбаясь.

— Прежде всего, очень важно всем сохранить самообладание, — убежденно продолжал Лопухин.

Говорил он это с улыбкой, будто разговор шел о чем-то несерьезном. Поглядывая по сторонам, он видел, как один из «шахтеров» со страхом следил за старшим полицаем Копейкиным, который высматривал кого-то на нарах. Другой «шахтер», набычившись, разглядывал свои пальцы, выковыривая из-под ногтей глину. А третий, сидя на топчане, то расстегивал обгорелый ворот гимнастерки, то застегивал.

— Ради бога, избавьте. Больше не могу, — пролепетал он трясущимися губами, едва Лопухин взял его за холодеющую кисть руки. Пульс то падал, то учащался…

— Спокойствие… Возьмите себя в руки. Вы ничего не знаете, — продолжал улыбаться Лопухин, стараясь казаться хотя бы внешне спокойным. Знал, что не только он, но и все товарищи, доверившиеся ему, находятся в опасности.

«Хватит ли выдержки, чтобы не сорваться, не выдать?» — спрашивал он себя, сознавая, что степень опасности сейчас очень увеличилась.

В перевязочной горбился над раненым Иван Беда. С бородой он был похож на профессора. Лопухин затворил дверь, подошел и, глядя на руку, на которой Беда делал насечку на ткани, подумал: «Как-то не подходит к Ивану его фамилия. Этот человек, если выражаться высоким «штилем», — творец добра, а не беды. Вот спасает руку от гангрены. Спасает!..» Не любил он врачей, которые спешили с ампутацией.

Подойдя к шкафчику, Лопухин зачем-то взял бутылку с риванолом, взболтнул лимонного цвета жидкость, посмотрел на свет и, поставив на место, подошел к окну. Фельдшер Васик стал хвастливо рассказывать, как ему удалось эффектно удалить осколок:

— Я, понимаете, сжал складку с осколком и сделал надрез… Осколок и выскочил.

Но Лопухин смотрел как бы сквозь него. «Надо точно, безошибочно определить месторасположение забоя», — думал он.

Дождавшись наконец, когда Беда отпустил раненого и вымыл руки, Роман кивком головы позвал его следовать за собой.