Пока я здесь - [39]
Потом меня обхватили. Будто не хотели, чтобы я куда-то улетела или падала.
От экрана шёл гул. Может даже пар… Лица людей были сияющими, почти до синевы. Из-за этого я не сразу узнала того, кто меня сейчас удерживал.
Мама Толли. Она была будто старше, с провалами вместо щёк… Зато брови и ресницы сейчас проступали чётко, были ярко-голубыми… Страшно. Живой человек, а лицо будто не человека, другой какой-то сущности…
– Успокойся, капелька. Успокойся, а то сгоришь…
Она меня обхватила и покачивалась в моём ритме… Рядом с ней не было сейчас этих детей, куда они делись? Испугались? Спрятались?
Я посмотрела в зал. Люди не шевелились. Были будто под гипнозом или под газом, такое было при захвате заложников в одном театре, давно, до моего рождения…
– Выдыхай. А то они не выдохнут.
У меня очень сильно мёрзли руки. И губы.
– Просто закрой глаза, и всё! Отпусти их. Пожалуйста.
У меня кружится голова. В зале негромко разговаривают, потом начинают хлопать… Мне тяжело дышать, нос почему-то забит, глаза чешутся… А потом вдруг мне становится как-то ярко. Усталость и счастье. Будто я правда спектакль отыграла… Дала зрителям часть себя. От этого не пусто, а, наоборот, очень хорошо… Счастье не уменьшается, а наоборот…
– Молодец, Дым.
Мама Толли шепчет:
– Ты сегодня очень всем помогла. Сделала большое дело.
Я очень хочу посмотреть в зал. Но люди быстро расходятся, торопятся, почти выбегают. Будто я могу догнать и забрать радостью обратно. А я не стану.
Я опять себе не принадлежу. Меня ведут по коридору, мне говорят «сиди жди», я не знаю, что со мной будет через полчаса, через два… Это самое страшное. Не быть собой. Это то, что со мной случилось в больнице. Я там была не человеком, а телом, сотрясённым мозгом и ушибленной рукой. В это состояние очень легко попасть. И из него сложно выбраться. Я пока не смогла до конца. Думала, что смогу в Захолустье снова распоряжаться собой. Не получается. Как будто на мне написано: эта девочка себе не принадлежит, ею можно управлять. Или я накручиваю? Не знаю.
Разбираться приходится где попало. На бегу, как с Тай. Сидя на табуретке, как с мамой Толли. Сижу в светлой комнате, на белых стенах золото солнца, на столе чашка, тоже белая, тонкая, красивая… в ней чай, горячий, тоже солнечный и золотой. Глотаю, чувствую, как горло разжимается, как пальцы теплеют… Чувствую своё тело, себя. Немного страшно. Что со мной было там, в зале… Что я делала с ними?
Странные воспоминания, будто не мои. Я смотрю в зал, а там никто не шевелится. Я их держу взглядом, силой мысли и силой белого экрана. Я управляю людьми. Странно как…
Я девочка, человек… Я ничего не сделала, оно само так.
Я сама себя боюсь. Я управляю непонятно чем, мной управляют все подряд. Надо, чтобы я была сама собой и своей силой.
– Тебе налить чай с молоком, капелька? Апельсин почистить?
Мама Толли.
Мы сидим в кабинете Айи или как там её…
Мне трудно быть собой. Мне трудно даже понять, какой чай я хочу.
– Без молока. С лимоном и сахаром. А лучше кофе.
Сестра Айя удивляется, ей объясняют.
– У нас такого нет, это из её мира… Я тебе сделаю покрепче, Дым. Пей на здоровье.
От чая пахнет цветами, травой, летом… Спокойствием. Очень хочется спать. Я зеваю, закрываю глаза…
Засыпаю внутри сна. Надолго, до самого маминого звонка.
– Вика, тебе в поликлинику скоро! Вставай!
Двигаться больно и хорошо, как после тренировки. И есть ужасно хочется. И снова хочется туда, к этим людям… вспыхивать!
Глава II
Я могу читать и смотреть. Слушать тоже. Но в голове всё время другое. Ожидание. Жду дежавю, ведь сразу после него можно будет уснуть и попасть к своим. Жду картинок. Не знаю, как это назвать иначе, по-научному Я это называю «картинки с предсказаниями». Как тогда у подъезда, с бутылкой из-под водки.
После были ещё картинки. С папиным матчем (до сих пор не знаю, по какому виду спорта), с Ольгой Морошкиной (не знаю, правда ли она так боялась беременности)… Ещё что-то было. Не могу вспомнить. Путается одна реальность и другая. И мама ещё накручивает.
Я у неё вечером спрашиваю, ты масло из холодильника вынула? Опять папа будет ворчать, что масло твёрдое и на хлеб не мажется. Сама мама постится, и ей не до масла, а я такое не ем – бррр, жирное, гадость, да ещё без вкуса. В общем, я упоминаю масло, а мама сразу вскидывается. Викуша, дорогуша, это у тебя предвидение, ты мысли читаешь, я вот только что про масло подумала. Да какое предвидение, это просто логика, мам! Обычная жизнь, в которой есть твоя рассеянность и папины пищевые привычки. Никакой мистики, реально. У меня и без мистики есть о чём подумать.
О Захолустье, о том, как в нём всё устроено, об Ордене Экрана Милосердия. Мне сейчас интереснее всего лежать, смотреть в потолок и об этом думать. Я будто здесь и не здесь. Меня нет, есть только мысли, факты, воспоминания про экран дома милосердия.
Лечение эмоциями – это очень крутая вещь. Только у меня их мало. Чтобы так лечить, надо сильно жить реальностью. Ярко жить, чтобы потом сиять.
Мне надо разобраться ещё с одной вещью. С одним человеком и одним предчувствием про него. Человек – француз. Тот самый актёр, на концерт которого я так и не попала.
