Пока ты молод - [36]

Я, например, внимательно слежу за творчеством моего соседа по общежитию — Вершильского. Помню, с какими отличными стихами он познакомил нас в позапрошлом году. Но потом начал постепенно мельчать, заниматься сомнительными экспериментами. И вот результат: читает он мне на днях свое новое стихотворение о голом безногом инвалиде Отечественной войны в бане. Стихотворение, что говорится, без сучка, без задоринки, отточено до блеска. Поэт воспевает этого человека, бойца и героя. Чего ж, казалось бы, требовать больше от него? Но когда я попросил у него листок с машинописным текстом и вчитался глубже и внимательнее, у меня появилось такое ощущение, будто я обнаружил в уже попробованном вкусном супе с янтарным блеском жира большую зеленую, да, именно зеленую… муху. И знаете почему? Потому, что под внешним воспеванием в стихотворении смакуется укороченное тело.

Когда я ему сказал об этом, не в такой, конечно, форме, как сейчас вам, он снисходительно улыбнулся и промолчал. Но в институте нашлись и захваливающие его стихи.

Есть у нас такая небольшая, но чрезвычайно крикливая группа студентов. Я их называю упрежденцами: они каждый раз, как только почувствуют, что может зайти речь об их претенциозных, надуманных и пустых упражнениях, стараются обвинить в бездарности других, особенно тех, чьей критики они опасаются. Кстати, часто у них эта, если так можно выразиться, цель — быть или хотя бы показаться на минуту умнее других — пробивается и в то, что они пишут.

Их сноровка, между прочим, пришлась по вкусу кое-кому и на Западе. Недавно, например, служители такой радиопомойки, как «Свободная Европа», состряпали пространную передачу «О наследственном бунте против сталинизма в советской поэзии». В передаче фигурировали не только фамилии наших умников, но и сочиненные ими и еще не опубликованные вирши.

Слушая Сергея, профессор невольно вспоминал недавнюю встречу с ним, когда он, Олишев, кажется, был не совсем прав в своих суждениях о современной литературе. Вся эта история с Вершильским и его нашими, домашними приспешниками очень уж напоминала ему далекие похождения его же родного брата Виктора Олишева.

Вначале, казалось бы, чисто словесные, юношеские забавы и упражнения в клубе одного из бесчисленных литературных течений. Перед самой же революцией двадцатилетний подпоручик Финляндского полка Виктор Олишев издал карманную книжицу «Кресты», полную ненависти к человеку. Некоторые строки до сих пор не изгладились в памяти. Вся книжка проникнута философией, которая сводится к тому, что сильный берет, а не просит. Это философия и привела позже Виктора в стаи белогвардейцев, и, наконец… Да, да, начиналось все кабаком поэтическим, а кончилось кабаками коричневых рубашек. Иначе, наверно, и не могло быть…

И как все же прав Сергей в своей непримиримости к людям с такой коростой в мыслях!.. Любопытно, что бы он делал на его, Олишева, месте осенью сорок первого года, когда в прифронтовой Москве появился вдруг брат Виктор? Вряд ли Сергей смалодушничал бы. Потому что он видит в себе прежде всего бойца, а затем уже интеллигента. Этим нынешнее поколение и отличается от таких вот историчных, как он, профессор Олишев, интеллигентов. Именно историчных. Уходящих от политических баррикад и заодно со сцены. А жизнь одна, ее не начнешь сначала.

Они простились поздно, только после того, как Олишев рассказал Сергею о своей последней встрече с братом.

XV

Чем ближе подходил франт к Москве, Виктор Олишев все больше начинал тревожиться о судьбе брата. Хорошо зная непоколебимый характер его, он понимал, что с приходом немцев в Москву тот может сделать что-то непоправимое. И тогда даже ему, Виктору, определенно не поздоровится… Надо было искать выход. И Виктор в конце концов нашел его.

Опьяненное относительно легкими успехами в первые месяцы войны, немецкое командование все чаще и чаще стало практиковать диверсионно-десантные операции. Из состава полевых подразделений отбирались небольшие группы мало-мальски подготовленных для этого солдат и офицеров (иногда хватало для этого одного лишь знания русского языка), перебрасывались на самолетах за линию фронта и высаживались в двадцати-тридцати километрах от нее. И группы эти, несмотря на частые неудачи, делали свое дело: в подходящий момент они могли создать панику среди потрепанных в боях отступающих частей.

Вспомнив об этом, Виктор, командовавший в то время саперной ротой, решил попытать счастья и отправился в штаб полка. Не скрывая своих настоящих намерений, он пообещал собрать в Москве все, что только попадется ему под руки или же потребуется от него со стороны командования.

Командир полка отнесся недоверчиво к его затее, но все же обещал похлопотать.

И вот, наконец, он идет неторопливой походкой по пустынной Стромынке. На нем — синий рабочий комбинезон, в руке — маленький деревянный ящичек, набитый слесарным инструментом. Миновав университетские общежития, он свернул во двор большого серого дома. Обошел длинную дождевую лужу и поднялся на деревянное с выщербленными старыми ступеньками крыльцо подъезда в глубине двора. На втором этаже прямо против лестницы увидел поблескивающую табличку: «А. С. Олишев».