Пока ты молод - [19]

Сергей откинулся на мягкую спинку сиденья, прогретую лучами солнца, пробивающимися сквозь заднее окошко автомобиля. Ему вспомнились терпкие запахи пырейных зарослей жирночерноземного участка в самом дальнем углу последнего, шестого, поля колхоза. Заброшенный в дни войны, он зарос буйными густыми бурьянами, в которых находили надежное пристанище лисицы, хори, ласки. Кое-кто из копповцев утверждал даже, что там бывали и волки и козули. Туда из-за отдаленности не гоняли стада пастухи, а нехватка лошадей и инвентаря долго мешала колхозу в первые послевоенные годы развернуть там сенокос. Только в сорок седьмом году этот участок снова, как выразился потом дядя Гриша, приручили.

В то памятное лето Сергей и Михаил с наступлением школьных каникул сразу же оказались в поле. Их послали прицепщиками к дяде Грише, который был тогда трактористом и водил по копповской степи старый, доживающий свои последние дни «ЧТЗ». Им троим и выпало на долю «приручить» залежи. Было невыносимо трудно, особенно ночью: через каждые сто — сто пятьдесят метров лемехи пятикорпусного плуга забивались горячей, спрессованной черноземной массой и выползали на поверхность земли. Трактор останавливался, и начиналась тяжелая, до колик в боку чистка. На зубах скрипела пыль, то пресная, безвкусная, то горько-полынная. Она набивалась в уши, слепила глаза, ползла за ворот пропотевшей рубахи, отчего чесались спина, грудь. А все это вместе подкреплялось постоянным недоеданием. Но зато что-то восторженное, приятно дурманящее заполняло душу, бодрило усталое тело, когда из густого и высокого разнотравья выбегали облезлые, вылинявшие лисьи семьи и, удивляясь, исчезали в близлежащих желтеющих клиньях пшеницы: старые самцы и самки, тревожно, настороженно озираясь, молодые, безмятежно дурачась, гоняясь за вспархивающими перепелами… После таких изнурительных бессонных суток хотелось сразу же прилечь, уснуть у незаглушенного трактора. Но никто из них не ложился, они шли, пошатываясь, к деревне: до нее одиннадцать километров — почти два часа ходьбы… Сергей хорошо помнит, что именно в те дни он написал в школьной тетрадке свои первые корявые рифмованные строки.

Как же теперь он мог не поехать туда, не взглянуть на «залежи», не потеребить в ладонях комок их зернистой, жирной, плодючей земли? В памяти всплывает далекая ночь, отец, засады в морозных буртах, лунная лисица… Там начиналось его детство… На залежах тоже были лисицы. И восторг. Но кончалось детство. Наступала пора зрелости, труда и, кажется, поэзии…

Автомобиль слегка подпрыгнул и, покачиваясь на твердых грудах, пошел тише.

— Кто-то из нерасторопных трактористов, разворачиваясь, прихватил дорогу, — сердито объяснил дядя Гриша. Потом, полуобернувшись, добавил, но уже мягче: — Или, скорее всего, прицепщик зазевался, не выключил плуг, и получилась вылазка на дорогу. С нами, кажется, не случалось такое, правда, ребята? — он уже всем корпусом повернулся к друзьям и заговорщицки подмигнул им.

— Конечно, не случалось! — почти в один голос выпалили те и рассмеялись, припомнив свои такие же «вылазки».

— Тоже мне расхвастались, — с притворным осуждением вставил Войленко. — Вы что же, ставите под вопрос мою память? — Затем, меняя тон и задумчиво вглядываясь в мелькающие, как спицы в бегущем колесе, ровные ряды подсолнечника, он продолжал: — Как меняется время, люди. Взять хотя бы тот же сорок седьмой год. Тогда на прицепку, бывало, и силой не затянешь. На школьниках выезжали. А теперь отбою нет: пошли меня, нет, меня пошли. Потому что сейчас прицепщик и зарабатывает больше и на счету хорошем в колхозе. — Председатель мечтательно вздохнул. — Правда, доживают они, прицепщики, свои последние дни. В том смысле, что профессия их былью порастет. Техника пойдет навесная.

Вдруг он свернул вправо, и под шинами начали похрустывать прошлогодние пересохшие стебли осота и полыни. Необъезженная дорога напоминала широкую межу.

— Ну, вот мы и приехали, — сказал Сергей и приготовился открыть дверцу.

Машина остановилась. Все не спеша вышли. Сергей с минуту постоял, затем, сорвавшись с места, с мальчишеской легкостью побежал по междурядьям высокой цветущей конопли. И сразу же его дыхание перехватило, обожгло терпким, застоявшимся запахом.

— Тю на него! — как-то недоумевающе крикнул Михаил, но тут же неожиданно бросился сам следом за ним.

— Хлопцы, вернитесь! — долетел до Сергея голос дяди Гриши. — Нет его там, стащили в балку.

— Кого? — спросил Войленко.

— Разбитый каток. Рубчатый, каменный. Влез он однажды ночью промеж лемехов. Часа два возились с ним. Воротынцев, кажется, тогда стишок о нем написал. Как-то придя на смену, достал из сумки с харчами исписанные тетрадные листки и читал нам с Михаилом. И все время тыкал пальцем в тот каток.

— Вон оно что, — протянул задумчиво Войленко. — Пускай их! Побегают, побегают и вернутся. Хорошо, что не забыли.

Те в самом деле скоро вышли из конопли, удрученные неудачей.

— Дядя Гриша, а где он, в балке? — умоляюще спросил Сергей.

— Не помню, Серега. Не станем же мы его искать в лопухах да полыни. Поедем лучше к «Лидии». Ту мы определенно найдем, ручаюсь.