Пока ненависть не разлучила нас - [139]

— Мирный договор всегда подписывают враги, которые собирались уничтожить друг друга, — возразил специалист, задетый тем, что ему возражает какой-то неизвестный.

— Да, но его подписывают, когда обе стороны хотят мира или устали от войны.

— По-вашему, сейчас воюющие стороны не готовы к миру? — спросил ведущий.

— Я бы поставил вопрос по-другому, — отозвался Рафаэль. — Я спрошу вас: что было бы, откажись палестинцы от агрессии? И отвечу: Израилю ничего бы не оставалось, как жить в мире. Но что произойдет, если израильтяне положат оружие сегодня? Палестинцы их уничтожат.

Специалист принялся оспаривать слишком упрощенный взгляд Рафаэля, а у меня испортилось настроение.

— Твой друг откровенный сионист.

— Но в его словах есть доля правды, Фадила.

— Извини! Значит, главные варвары палестинцы? Значит, они должны проявлять дружеские чувства и понимание к захватчикам, которые отобрали у них землю и стали их угнетать?

— Я хотел сказать совсем другое. Если без конца возвращаться к причине конфликта, то нет возможности сдвинуться с места. Желательно закрыть глаза на прошлое, сосредоточиться на сегодняшнем дне и постараться сблизить добрые воли, которые есть и с той, и с другой стороны. Но Хамас и Хезболла не хотят идти ни на какие уступки.

Фадила встала и сердито посмотрела на меня.

— Ты слишком наивен, Мунир.

Вполне возможно, она права. Я не знаю, что во мне говорит: наивность, прекраснодушие, идеализм, когда я отвергаю вражду, веря в возможность договориться. Но в эту минуту договориться с моей женой невозможно, это точно. А что, если возможно возобновить наш прерванный разговор с Рафаэлем?..

Часть 6 Ненависть Годы 2010-е

32. Битвы и возмущения

Рафаэль

Февраль 2010

Одна из сетей фастфуда собралась предлагать у себя в ресторанах халяльное мясо[98]. Новость мгновенно взорвала социальные сети и развязала горячие споры в еврейской общине.

— Французское общество окончательно капитулировало перед исламом, — возмущался Мишель. — Хотите — не хотите, а пора съезжать! Нам больше нечего делать в этой стране!

— Погоди! А почему ты не хочешь видеть в этом всего лишь результат изучения маркетинга? Естественное решение, принятое в гражданском и этическом обществе?

Кого я убеждал этими доводами — его или себя?

— Разве это не то же самое? Французы придают так мало значения своей культуре, ее особенностям, ее ценностям, что готовы разбазарить все, лишь бы были деньги. Лично мне это отвратительно. А мусульмане понемногу ее захватывают. Распространяют свои обычаи, обряды, видение мира, требуют, чтобы в школах была халяльная еда, и в то же время не празднуют Рождество. Они возражают против изучения холокоста в курсе истории, зато борются за ношение хиджаба. И, что хуже всего, побеждают. Учителя не соглашаются, директора школ ратуют за единую форму одежды, но потом сдаются. И теперь на предприятиях…

— Ты преувеличиваешь. Да, в отдельных школах были скандалы, но не больше. И потом ты изображаешь мусульман как монолит, действующий в рамках единой логики. И вообще ты скатился к расизму.

На протяжении последнего десятка лет количество историй, свидетельствующих, что французское общество отказывается защищать свои ценности, явно умножилось, и пессимисты, потрясая ими, бьют тревогу. В 2002 году появился коллективный труд «Территории, утраченные республикой», где массового читателя знакомят с проблемой, которую мы, евреи, давно предчувствовали. И надо сказать, что каждое посягательство на республику, эту стену, воздвигнутую между варварством и законом, тревожит нашу общину, мы считаем их симптомами, говорящими, что Франция прогибается под давлением фанатиков-мусульман.

— Французы уже не знают, кто они такие и куда движутся, — снова заговорил Мишель. — Правящая элита демонстрирует свое бессилие и… коррумпированность сверху донизу. Здесь любой растекается лужей дерьма перед тем, кто орет громче.

Филиппики друга я знал наизусть, потому что слышал их не первый раз, но это было не его личное мнение, а мнение общины. Должен сказать, что Мишель высказывался еще довольно мягко, были и другие высказывания, куда радикальнее. В общем, я ему особенно не возражал. Я перестал понимать, на чьей стороне истина. Зато понимал отчетливо, что в обществе царит смятение, питаемое подозрительностью и взаимным страхом. Страхом перед «чужим», которого ты не понимаешь и не знаешь.

— Французы не знают ничего ни про себя, ни про нас, — сказал я. — Директор этой ресторанной сети распинался по радио перед микрофоном о необходимости широко мыслить и быть открытым, чувствуя себя новоявленным пророком. Еще он пел, что в рестораны с халяльным мясом будут ходить как мусульмане, так и евреи. Они будут там встречаться и общаться. Идиот толковал о широте взглядов, но не подозревал, что мы едим кошерное, а не халяльное.

— А ты заметил, что теперь политик, журналист или общественный деятель, начиная говорить о мусульманах, непременно заговорит потом о евреях. Если в школах запрещают хиджаб, тут же возникает гонение и на кипу. Если отказываются от халяльной еды, то отказываются и от кошерной. Но евреи никогда не требовали узаконить кипу или кошерное.