Пока не пропоет петух - [5]

— Вечером я не могу, — Стефано снова улыбнулся.

— Ммм. Но капрал мой друг. Приходите…

— Лучше не надо. Вы заходите ко мне.

Весь тот вечер Джаннино в полутьме двора пытливо улыбался. Чтобы увидеть его светлые зубы и услышать вежливый голос, не нужен был свет. Он сидел верхом на кресле и по контрасту со светлым пятном двери сливался с темнотой ночи, погружая свои слова в шепоты и шорохи моря.

— В доме жарко и плохо пахнет, — говорил Стефано. — У меня сохранились тюремные привычки. К камере привязаться невозможно. Из нее нельзя сделать комнату.

— Этот свет на потолке раздражает вам глаза, он слишком резкий. Свеча была бы лучше.

В комнате на ящике виднелся еще не распакованный чемодан.

— Вы всегда готовы уехать? — прямо с порога спросил Джаннино.

— Он здесь как заклинание. Ведь даже завтра может придти приказ о моем переводе. Как будто крутишься в постели. Тюрьма или ссылка это не только заключение как таковое, это зависимость от листка бумаги.

Сидя напротив, они рассматривали друг друга. Раздавался плеск моря. Стефано улыбался.

— У нас говорят, что вы грязнули. Думаю что я грязнее вас.

Джаннино рассмеялся и вдруг сделался серьезным.

— Да, мы грязнули, — сказал он. — Но я вас понимаю, инженер. Понимаю, почему вы не распаковываете свой чемодан. Мы люди беспокойные, нам хорошо повсюду в этом мире, но не в своей деревне.

— Но деревня не плохая.

— Я вам поверю, когда вы распакуете чемодан, — ответил Джаннино, опершись щекой о руку.

Дом Джаннино тоже выходил на море, но Стефано отправился туда на следующий день нехотя, потому что, когда он проснулся, им овладело привычное беспокойство. Он всегда с тревогой просыпался на рассвете и лежал в кровати, закрыв глаза, отдаляя то мгновение, когда все осознает. Но для него не существовало сладости полудремы: его звали солнце и море, в комнате светлело, и у него болело сердце, он ощущал животную тоску, проваливаясь в неясные обрывки сна. Спрыгнув с кровати, он просыпался. Однако в то утро беспокойство не покидало его, пока он не вышел на улицу: покой предыдущего вечера рассеялся, когда он вспомнил, что слишком много говорил о себе.

Джаннино дома не было. Пришла его мать, которая ничего не знала о Стефано, и провела его в гостиную с полом из красных плиток, заваленную пыльными бумагами. Стены этого дома были толстыми, как скала. Из маленького окошечка виднелось немного зелени. Джаннино ушел на рассвете. Когда мать услышала о проектах, она скривила рот и начала смеяться.

Потом вошел отец, сухой мужчина с обвислыми, пожелтевшими усами, на свои семьдесят лет он не выглядел. Он знал о Стефано, но расправился с проектами одним махом: «Я бы хотел, чтобы вы о них поговорили с моим сыном. Свою часть я уже сделал».

— Не думаю, что смогу быть вам полезен, — сказал Стефано.

Отец Джаннино развел руками, шевеля усами в знак одобрения.

Мать, крупная женщина с массивным лицом, пошла приготовить кофе. Из серебряного кофейника она разлила дымящийся напиток в позолоченные чашечки, стоявшие прямо на столе, а не на подносе. Отец, который, покашливая, ходил около облупившейся стены, подошел к столу и сел.

Кофе допил только Стефано. Две другие полупустые чашки остались на столе.

— Я знаю о вашем деле, инженер, — говорил старик, положив руки на колени. — Вы не один такой. Я знаю наше время.

— Как вам здесь? — спросила синьора.

Старик вскочил: «Как он может себя здесь чувствовать? Мерзкие деревни! Ведь вы не можете тут работать?».

Стефано рассматривал фотографии на стенах и выцветшие ковры и спокойно отвечал. В этой старой гостиной холод от камней просачивался в ноги. Он отказался от еще одной чашечки кофе и синьора его отпустила.

— Надеюсь, что вы хорошо повлияете на моего сына-неудачника, — вдруг произнес старик. Он смотрел с тревожной улыбкой, а когда Стефано поднялся, чтобы попрощаться, протянул ему обе руки: «Ваше посещение для нас честь. Приходите еще, инженер».

Стефано на минутку зашел в дом за книгой. Утро было в разгаре, а у него из головы не шла эта прохладная и обшарпанная гостиная. С усилием ему удалось вспомнить, о чем он думал до нее. Босая служанка с крутыми бедрами из дома с геранями должна была жить в подобных комнатах и шаркать ногами по красным плиткам. А может быть, серый дом был поновее. Но в этих золоченых чашечках, в этих старых пыльных безделушках, в этих коврах и в этой мебели, в холоде камней заключалась душа прошлого. Эти дома всегда закрыты, возможно, когда-то они были освещены солнцем и гостеприимны, в них текла другая жизнь и было другое тепло. Стефано они казались усадьбами его детства, закрытыми и пустынными, в стране воспоминаний. Сухая красная земля, серые оливковые деревья, мясистые опунции изгородей, темная худоба женщин, в которых воплощалось все дикарское этих полей и этих гераней: все украшало когда-то эти дома, теперь мертвые и молчаливые.

Во дворике Стефано встретил дочь хозяйки, такую же старую, как и сама хозяйка его дома; она степенно сметала в ров мусор. В это непривычное для него время он увидел и стайку соседских ребятишек, которые играли и шастали по террасе на крыше. Дети вопили, а женщина застенчиво ему улыбнулась, она всегда поступала так, увидев его. У нее было пухлое увядшее лицо и она была одета во все черное: вдова или же ее муж жил в каком-то далеком городе. Она проводила его до двери прибранной комнаты, и Стефано пришлось обернуться, чтобы ее поблагодарить.