Пока не пропоет петух - [7]

Но никто не пришел и, пожевав мяса с намоченным в оливковом масле хлебом, Стефано бросился на кровать, решив проснуться только тогда, когда притронутся к его руке.

Но в знойной тишине ему не лежалось, он постоянно вставал с кровати попить. Так он поступал в тюрьме, хотя жажды и не испытывал. В этой добровольной тюрьме было еще хуже. Постепенно Стефано стал ненавидеть себя за то, что у него не хватало смелости уйти отсюда.

Попозже он отправился купаться, так как не сделал этого утром. И притихшая на закате вода немного его успокоила, бросив его, уже почерневшего на солнце, в дрожь. Он был в воде, когда услышал, что его зовут. На пляже махал рукой Джаннино Каталано.

Когда Стефано оделся, они вдвоем сели на песок. Джаннино возвращался из города и видел из окошка поезда, как инженер направлялся к берегу. Стефано, улыбаясь, рассказал, что утром заходил к нему.

— Ах, — ответил Джаннино, — вам объяснили, что я бездельник. С тех пор, как я перестал ходить в школу из-за этой бороды, я ни о чем не думаю.

Стефано спокойно рассматривал костистое лицо и всклокоченную бородку товарища. В этом тихом и ясном свете ему вновь показалось, что он припомнил, как в то далекое воскресенье Джаннино, скучая, сидел на стуле верхом. Джаннино вытащил из кармана трубку.

— Я служил в армии и повидал мир, — сказал Джаннино, ковыряя в трубке пальцем. — Потом я бросил службу, потому что она мне сильно напоминала школу.

— А что делаете теперь?

— То же, что и вы. Провожу время. И присматриваю за отцом, чтобы каменщики его не надули.

— А ваш отец присматривает за вами, — заметил Стефано.

— Но есть тот, кто присматривает за всеми, — продолжил Джаннино, прищуриваясь. — Такова жизнь.

Пока он раскуривал трубку, голубоватое облачко пролетело над морем. Когда Стефано провожал его взглядом, до него донеслись приглушенные слова Джаннино:

— Мы несчастные дураки. Свободу, что нам предоставило правительство, мы растрачиваем на наших женщин.

— Уж лучше женщины, — ответил Стефано, смеясь.

У Джаннино голос стал серьезным:

— Вы уже нашли?

— Что?

— Ну… женщину, черт подери.

Стефано насмешливо посмотрел на него.

— Здесь это нелегко. Потом правилами это не разрешено. «Нельзя посещать женщин в целях любовной связи или других…»

Джаннино вскочил на ноги. Стефано внимательно за ним следил.

— Вы шутите, инженер? Вам нельзя иметь женщин?

— Я могу жениться, вот так.

— Ну, тогда вы можете назваться женихом.

Стефано улыбнулся. Джаннино успокоился и опять сел.

Вновь заклубился голубой дымок, соединяя горизонт с небом, словно след корабля.

— Они никогда тут не проплывают? — спросил Стефано, указывая на море.

— Нет, тут корабли не плавают, — ответил Джаннино. — Если и попадаются, то совсем далеко в море. Здесь высокий скалистый мыс. Удивляюсь, как здесь ходят поезда.

— Ночами меня пугает поезд, — заметил Стефано. — Во сне я слышу его гудок. Днем о нем не думаешь, а ночью кажется, что поезд проломит террасу, промчится по деревне и быстренько исчезнет вдали. То же бывало, когда я в тюрьме слышал трезвон трамвая. К счастью, наступает утро.

— Нужно, чтобы кто-нибудь спал рядом с вами, — приглушенным голосом произнес Джаннино.

— Это была бы любовная связь.

— Болтовня, — парировал Джаннино. — У старшины две любовницы. Каждый мужчина имеет на это право.

— У нас есть работа, а у вас — любовь, так мне говаривал дон Гаетано Феноалтеа.

— Феноалтеа? Этот дурак. Он растратил на шлюх все отцовские деньги. Он даже обрюхатил тринадцатилетнюю служанку.

Стефано сложил губы в улыбку и протянул ноги к бледному морю. В этой улыбке крылась его горечь — ведь в первые дни он верил в наивность деревни, — а также его отвращение к тому, что другие совершают грязные поступки и он узнал об этом. Но сильнее его задело не то, о чем рассказали, а тон, и само это было ему неприятно. Это мешало ему спокойно любить, как простые вещи, других людей.

Но до того, как покинуть его, Джаннино заметил, что он забеспокоился, и замолчал. Они расстались у дверей остерии.

Возвращаясь тем вечером домой, Стефано был уверен в себе. На спинке кровати его поджидала его пижама.

Когда стемнело и во дворике стих шум шагов, в двери появилась Элена. Она, вся в черном, как в трауре, закрыла дверь и ставни. Она позволила себя обнять и поцеловать, шепча, чтобы он вел себя потише.

Ее глаза на испуганном лице были влажными. Стефано понял, что говорить не надо, и привлек ее к себе. В запертой и освещенной комнате было душно.

~~~

Стефано встал с кровати и подошел к окну. Женщина, сидя на кровати и прикрыв руками грудь, хрипло вскрикнула.

— Что? — тихо спросил Стефано.

— Не открывай. Нас увидят.

У нее растрепались волосы, и на губах блестели капельки пота. Она начала поспешно одеваться, подпрыгивая около стены. Бледные ноги исчезли в черной юбке.

— Теперь я могу открыть? — пробормотал Стефано.

Приложив палец к губам, Элена пошла к нему, как бы привычно моргая. Она, улыбаясь и надувшись, поглядела на него и положила руку на его обнаженную грудь.

— Я пойду, — тихо сказала она.

— Побудь еще. Я так давно не обнимал женщину.

Элена улыбнулась: «Ну, так вот и проси меня. Мне приятно. Так ты меня раньше не просил». У нее в глазах вспыхнули чертики, она взяла его руку и прижала ее к своей груди. И, плача в объятиях Стефано, задыхаясь, просила: «Всегда говори так. Мне нравится, когда ты говоришь. Обними меня. Ведь я женщина. Да, я женщина. Я твоя мама».