Пока мы не встретимся вновь - [8]

— Я только предвижу, что скажет ваша мать.

— Но я должна туда пойти, я говорила тебе об этом еще несколько месяцев назад.

— Я не понимаю вас, мадемуазель Ева. Вы не хотите прислушаться к голосу разума. Скоро вы станете взрослой женщиной. Выйдя замуж, вы сможете делать, что вам заблагорассудится, и ходить куда угодно в сопровождении мужа — вот уж не повезет тому, кому вы достанетесь, — или какой-нибудь подруги, если, конечно, найдете такую же капризулю, как вы. Тогда, если пожелаете, сможете посещать мюзик-холл хоть каждый день, но сейчас это невозможно, что вам известно так же хорошо, как и мне, поэтому отпустите меня и позвольте застелить вашу постель.

— Значит, ты не пойдешь со мной, Луиза?

— Разве не об этом я толкую с тех самых пор, как в вашей головке поселилась эта глупая мысль?

— Я надеялась, ты передумаешь, когда станет известно, что «Ривьера» действительно приезжает.

— Нет, я тверда в своем решении больше чем когда-либо, — ответила Луиза, исключая всякую возможность компромисса.

— Тогда я пойду одна!

— В самом деле? И как же, позвольте спросить?

— Этого я тебе не скажу, — надменно ответила Ева. — Но ведь я поднялась на воздушном шаре три года назад, когда мне было всего четырнадцать. Сумела же я это проделать, и если после этого ты думаешь, что я не осмелюсь пойти на улицу Годранс и купить себе билет в «Алказар», то, по-моему, ты меня недооцениваешь.

Луиза в отчаянии опустилась на незастеленную постель. Перед ней был трудный выбор: нарушить все писаные и неписаные правила этого дома и тайно отправиться с Евой на дневное представление мюзик-холла или смириться с тем, что Ева пойдет туда одна. Только Господь знает, чем все это обернется.

Второй вариант Луиза сочла наихудшим. Появление в «Алказаре» молодой девушки без спутницы вызовет косые взгляды, перешептывания и, скорее всего, непристойные предположения, после чего по городу поползут сплетни. Ни одна уважающая себя женщина, даже простая девушка, не пойдет в мюзик-холл одна. Луиза поняла, что ее выбор предопределен, и Ева прекрасно это знала, судя по выражению ее глаз и понимающей, насмешливой улыбке.

Они заняли свои места за полчаса до того, как поднялся яркий занавес. Волосы Евы были уложены тугим узлом, прикрытым позаимствованной у Луизы шляпкой, державшейся на трех шпильках. Оркестр наигрывал мелодию песни «C'est pour Vous»[1], написанной Ирвингом Берлином и первоначально называвшийся «Этим занимаются все», о чем девушки и не подозревали. Зрители нетерпеливо притопывали и переговаривались, предвкушая начало представления. В театре, заполненном до отказа, не осталось ни одного свободного места. Луизу несколько успокоило то, что среди зрителей много женщин, притом даже с детьми.

Ева была так возбуждена, что, несмотря на жару, у нее зябли руки и ноги. Она сосредоточенно изучала программку, обещавшую то, о чем она давно мечтала, — певцов всех стилей.

Профессор Дютур обычно жаловался жене, что Ева Кудер разбивает ему сердце. Эта девочка, говаривал он, так талантлива, что может спеть любую написанную для контральто оперную арию, обладает удивительным голосом, глубоким и богатым, без всякого напряжения переходящим в меццо-сопрано. Эта девочка, поющая по нотам с листа, почему-то хочет исполнять популярные песенки, написанные для неприхотливой публики. Это вне пределов его понимания, утверждал профессор. Слабость к незатейливым мелодиям кажется ему явным извращением, говорил он своей терпеливой жене, все больше и больше распаляясь. Эти мелодии он не может назвать иначе как дешевыми. Не вульгарными, нет, Ева никогда не пела в его классе ничего вульгарного, но обожала распевать песенки, не стоящие даже тех мизерных усилий, которые на них затрачивала.

Ева давно отчаялась объяснить профессору свою любовь к легкой музыке. Он был ее единственным слушателем, а она страстно жаждала аудитории.

Чем больше она пела подхваченных на улицах песен, тем сильнее разгоралось в ней желание услышать их в исполнении профессиональных певцов на настоящей сцене, увидеть, как они это делают, каково выражение их лиц, как они держатся, во что одеты и как общаются с публикой.

Когда родителей не бывало дома, она часто пела для себя, закрывшись от слуг в своей комнате.

Петь она старалась самым низким голосом, чтобы выразить теплоту и интимность, потом брала самые высокие ноты, на какие только была способна. Под конец она выводила ту же мелодию октавой выше, вибрирующим альтом; тогда казалось, будто птица бьет крыльями по ее нёбу. Народные песни давали девушке безудержное ощущение свободы, пробуждали музыкальную фантазию, и Еву не волновало, как интерпретируют их другие.

Когда начался концерт, Ева мгновенно позабыла обо всем на свете: не замечала мрачности Луизы, не слышала живой реакции публики, зачарованная тем, что происходило на сцене.

Музыкальное ревю было предусмотрительно разделено на две части: те, кому не понравилась первая, не успевали этого осознать, как начиналась вторая.

Четверо мужчин сплели на сцене причудливую золотую паутину на одноколесных велосипедах, ловко нанизывая одни круги на другие. Их сменила тощая женщина в ярко-зеленом платье с резким голосом. Она полуспела, полупродекламировала трагический и драматический монологи. Четырнадцать девушек-статисток в кружевных розовых нарядах с длинными хвостами, высоких шляпах и меховых воротниках покружились и исчезли. Вслед за ними появился толстяк, исполнивший пронзительно высоким голосом несколько песенок сомнительного содержания столь торопливо, что лишь немногие из зрителей уловили их двусмысленность. После наиболее рискованных куплетов толстяк подмигивал публике и вытирал лицо огромным носовым платком. Задрапированная под древнюю египтянку акробатка продемонстрировала изумительное искусство владения телом, постепенно снимая с себя покровы и оставшись под конец в трико телесного цвета. Это до глубины души потрясло жителей Дижона. Она исчезла за кулисами, уступив место шести хорошеньким девушкам в солдатской форме. Распевая патриотические песни, они бодро промаршировали по сцене, высоко задирая ноги. Оркестр не смолкал ни на минуту даже в перерывах между номерами.