Пока мы можем говорить - [2]

«…Я буду ей другом, буду ей другом».

Пластинка заела, в голове что-то шуршало и поскрипывало, и перед глазами расплывалась надпись на зеленой стене: «Анжела и Снежана – подлые суки». Как она оказалась в этом подъезде? Она сюда пошла. Зачем? Она не знает. Вышла из дома и пошла. Зачем-то.

Вот и пластинка перестала шуршать, и перед глазами уже не Анжела и Снежана, а грязный холодный пол и на нем – пустая упаковка из-под жвачки «Дирол с дыней», желтенькая такая.

– Мицке, – сквозь сон услышала она, – охаё[1], тут у меня… бу-бу-бу… прямо под дверью тетка какая-то снулая лежит… Да какая, к дьяволу, няшная? Тетка же, говорю… Да не бомжиха вроде, на человека похожа. Ты там по дороге стукни ногой в дверь Данте, я ему дозвониться не могу, и давайте сюда бегом. Оба. Ну не обе же… Ну хорошо, обое. Обое-рябое… Зачем? Что значит – зачем? С теткой разбираться – может, у нее случилось чего… Сама ты мать Тереза. Дура ты, Мицке, ну всё, давай…

Год назад, когда Мицке еще не была Мицке, а была ученицей восьмого класса, рассеянной троечницей по имени Таня Малькова, с ней случилась одна вещь. Странная такая история с ней произошла, ни плохая, ни хорошая сама по себе, вот именно что странная, или, как любит говорить Данте, «мутная». Правда, в результате этой истории тихая неудачница Таня Малькова бесследно исчезла, как будто ее стерли ластиком, а вместо нее появилась решительная Мицке – девочка в атласном бело-голубом фурисодэ, сшитом из старой парадной скатерти, девочка с кисточками для иероглифического письма, девочка в короткой алой юкате и с самурайским мечом.

А случилось вот что. Стоял теплый сентябрь, такой, когда еще хочется мороженого и в принципе можно не надевать колготки. Мамахен, спохватившись, развешивала на бельевых веревках тяжелую желтую перину, чтобы «протряхла» до холодов. Таня возилась в прихожей – искала свои старые балетки, а когда нашла, выяснилось, что Кобыльчик – котяра, падла, настоящая свинья – ухитрился напи́сать в правый туфель, и стелька нестерпимо воняла кошачьей мочой.

– Ну что это за жизнь? – мрачно поинтересовалась Таня у зеркала и отправилась искать Кобыльчика, чтобы изо всех сил пнуть его в безразмерный мохнатый бок. Но так и не нашла. Спрятался, сволочь. Пришлось надевать босоножки, которые перепали ей от двоюродной сестры Оксаны, были немного малы и натирали пятку. А чего, спрашивается, отказываться, если так просто обувь отдают? Можно ведь и разносить. Оксанке босоножки привез папа из поездки в Донецк к родне, купил на привокзальном базаре на глазок, и ей-то как раз они были велики, а может, просто не понравились чем-то… В общем, круговорот вещей в природе. Таня взяла двадцать гривен, бабушкин рецепт на лекарство от давления и рюкзачок. В планах было зайти после аптеки в магазин за семечками, а потом – к той же Оксане смотреть по дивидишнику новый голливудский блокбастер про наркодилеров. Не то чтобы ей особо хотелось, лучше было бы «Секс в большом городе», чем какой-то кровавый боевик, небось сплошное мочилово два часа подряд. Но Оксанка просто настаивала – там играл актер, в которого сеструха вот уже год была упорно влюблена, и Таня устала слушать весь этот бред о том, какой он «лапушка», «пуся» и «главный секс-символ». И глаза там какие-то особенные. Сломалась – решила заценить самостоятельно.

После аптеки она свернула с дороги, привычно пошла дворами и вдруг заблудилась – оказывается, на этом участке частного сектора образовалась какая-то бурная стройка и перенесли забор, отчего прежде проходной переулочек превратился в глухой тупик со строительным мусором в конце. Таня свернула влево, и ей пришлось буквально протискиваться между шатким деревянным штакетником и рваной сеткой-рабицей. В конце концов она вырвалась, тяжело дыша, отцепляя головки репейника от рукава, и очутилась на небольшом, заросшем буйной зеленью пустыре. Там валялись ржавые трубы, допотопный сливной бачок на длинной ноге, а вдалеке стоял, но по сути тоже валялся битый жизнью синий жигуленок без передней дверцы. Было тихо, солнечно, в районе сливного бачка что-то заинтересованно выклевывали из земли пыльные голодные воробьи. Невыносимо жгли растертые задниками пятки, отчего перспектива созерцания американского секс-символа под домашний компот с семечками стала представляться Тане несколько пресной. С другой стороны – до дома Оксаны уже рукой подать, и нет никакого смысла поворачивать обратно. Это было бы, как сказала бы их школьный психолог Эльвира Павловна, «истерическое поведение». И вот именно в тот самый момент Таня увидела тень. Точнее, не то чтобы увидела, скорее почувствовала ее. Левым плечом, левым ухом. Тень не двигалась целенаправленно, а как бы раскачивалась – вперед-назад. Таня резко повернулась, отчего пугливо засуетилась воробьиная стайка, но слева никого не было. Никого, кто мог бы отбрасывать тень. Никого, кроме нее самой. Но она почему-то была уверена, что сама тень никуда не исчезла, а переместилась ей за спину. Таня решительно развернулась на сто восемьдесят градусов, и воробьи отлетели подальше от опасной девочки, которая явно демонстрировала «истерическое поведение». Таня чувствовала что-то за спиной, чувствовала, но понять, что́ это, не могла. Как будто там, на уровне лопаток, изгибают дугой лист бумаги – вверх-вниз, вправо-влево.