Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков - [13]

Впрочем, премудрый Сократ выработал внутреннее спокойствие к ворчливости своей супруги, и ничего, был доволен. Даже когда он созывал к себе в гости друзей и, скажем прямо, угощал их весьма скупо (а что вы хотели от философа, чьи кулинарные способности воспаряют к духовным сферам?), он не обращал внимания на стенания Ксантиппы. Говорят, он мудро отвечал: им понравится наш стол, если гости скромны, но ежели они все-таки весьма прожорливы, то досада раззадорит их в безудержных речах.

Да, время, разумеется, было другое – никаких тебе телевизионных новостей, мучительно влияющих на психику, никакого ускоренного темпа жизни, никаких рекламных баннеров с призывом быть красивым и здоровым. Это очень напрягает, особенно если ты некрасив и нездоров. В Древней Греции жилось все же попроще. Но люди были такими же, как и сейчас, и сварливая жена Сократа ни раз обливала его помоями в приступе недовольства. А афинский философ (куда нам сегодня до таких побед?) невозмутимо переносил внешние раздражители, словно напоминая нам всем: «Выберешь хорошую жену, станешь счастливым человеком; выберешь же плохую – философом». В любом раскладе – победа.

2

Но что мы все, ей-богу, о склочных женах?! Не поговорить ли нам о ворчливых мужьях? Их тоже в достатке, к чему лукавить? Вот оратор Либаний даже написал недурную речь на эту тему: «Угрюмый ворчун, женившийся на болтливой женщине, подает в суд на самого себя и просит смерти». Пороков в одном названии перечисляется достаточно – одно лишь то, что жена вечно интересуется жизнью мужа: «Где ты был? Откуда пришел? С кем говорил? Что слышал нового? Ходил ли ты в суд? Много ли было народа? Кто подал жалобу?» – очень расстраивает главного героя.

Но и его ворчливости нет предела. Было это приблизительно так.

Один мой друг, говорит рассказчик, посоветовал мне взять в жены девушку. К чему это высокомерное одиночество? Угождать своим прихотям – сплошное счастье, но ведь и о будущем подумать должно. Жена должна быть проста и молчалива. Тогда это будет благо. Жена должна вести себя так, будто ее и нет рядом вовсе. Тогда это будет благо. Но что хотел этот простодушный гражданин, кладбищенского молчания в доме? Он денно и нощно сетует на то, что жена делится с ним сплетнями, обсуждает досужие дела и не дарит ему спокойствие. Быть может, стоило ему и посожалеть, если бы не его всепоглощающая ворчливость! Доходит, в сущности, до того, что его раздражает любое высказанное слово своей жены.

Наивный, он думал, что жена – это подобие домашнего животного. Что жизнь человека сводится к удовлетворению собственных эгоистических потребностей. И что нужно жить по тому графику, который выработался на протяжении прожитых лет. Ан нет. Оказывается, рядом есть другие люди – со своей душой, со своей оценкой мира, со своим укладом. И вот начинается: зачем она проводит столько времени с подругами? почему ложится поздно спать? к чему повесила картину на стене (но это уже небольшое преувеличение для наглядности)?

Да и с домашними животными, знаете ли, не все так просто. За ними ухаживать надо, уделять время. Это сегодня мы можем превратить их в удобный предмет мебели с возможностью передвижения. Хочешь – кастрируй. Хочешь – лиши животное всех возможностей досаждать тебе запахами, повадками, природными инстинктами. Их можно просто удалить – делов-то? А вот попробуй-ка столкнуться с животным в его, так сказать, имманентной сущности, немедленно захочется поворчать.

Говорит ли это о том, что человеку удобнее иметь дело не с живой жизнью, а ее искусственной копией, – тема для философских диссертаций. Пусть ученые мужи спорят, на чьей стороне добро – природы или цивилизации. Но факт остается фактом: ворчание, как порок, неизбежно возникает при наличии внешнего раздражителя. А им может стать что угодно. Как, например, для рассказчика жена.

Кстати, он настолько не мог ужиться с ней, что даже пошел в суд. И настолько ее боялся, что вовсе не стал подавать на развод (ведь при разводе в суде она должна была бы присутствовать и всем своим видом вызывать раздражение ворчуна). Тогда-то он и попросил себя умертвить, ибо на слушании по вопросам жизни и смерти может присутствовать только один человек. Собственно, истец, и он же ответчик. И здесь, как видим, ворчливость доводит процесс до абсурда: ему так не хочется уживаться с другими, что даже жаловаться он готов лишь в отсутствие «обидчика».

Таково ворчание – оно не выносится на обсуждение. Ворчун не готов это обсуждать с человеком, не готов стирать острые углы, обсуждать непонимания во имя мира. Ворчливость – это уверенность в своей правоте при абсолютном убеждении в греховности другого. Ворчливость эгоистична, ворчливость бескомпромиссна, ворчливость мелочна.

Ведь гораздо легче обижаться на несущественные проблемы (например, разбросанные по квартире носки), чем замечать проблемы общественного масштаба.

Разве могут затронуть нас стихийные бедствия или всенародный голод? Это где-то далеко и показывается по телевизору. Гораздо сильнее бьют непонимание и бесконечная бытовая суета. И ворчун никогда не поймет: не столько грязные носки рано или поздно его ударят лицом о реальность, сколько мировые события, которых в порыве своих мелочных обид он просто не заметит.