Пока еще здесь - [58]

Она сто лет не была в “Метрополитене”. Разве можно считаться приличным и культурным, если сто лет не бывал в “Мете”? С другой стороны, настоящие ньюйоркцы вообще в него ходят? Туристы и студенты-искусствоведы, понятное дело, да, а вот обычные ньюйоркцы? Вика попыталась припомнить всех известных ей культурных обитателей Нью-Йорка. Регина? Регина не настоящий местный житель. Иден? Нет, Иден точно не ходит. И Иден, и ее муж оба окончили Гарвард, так что им не было нужды еще как-то доказывать, что они культурные.

Ладно, фиг с ними, с Иден и ее мужем. Вика пойдет в “Метрополитен” не потому, что ей нужно доказать свою культурность, а потому, что она по-настоящему любит искусство.

Она купила билет за заплатите-сколько-готовы доллар и спросила охранника, где туалет. Он показал в сторону крыла с искусством Египта. Вика поскорее проскочила все эти мумии и надгробия. Она всегда терпеть не могла Египетское крыло, потому что оно напоминало ей кладбище – чем оно, по сути, и было. Эти люди как будто всю жизнь свою отдавали подготовке к смерти. Такая пустая трата времени. Такая нелепая чудовищная трата времени, думала Вика, пока писала и мыла руки в похожем на склеп туалете. Но вот нынешние люди – выходит, они еще глупее, раз предпочитают и вовсе игнорировать смерть? Итан прав. Смерть неизбежна, непостижима и страшна. Неужто не мудрее ну хоть самую малость подготовиться?

Вика все же решилась повнимательнее рассмотреть мумии. Не верилось, что все они когда-то были живыми людьми. Тысячи лет назад, но все же. Они ели, спали, писали. Она попыталась представить себя египетской женщиной, которая любит своего ребенка, оплакивает своего мужа и все время ходит в этом интересном одеянии и украшениях. Эта нефритовая змейка, наверное, приятно холодила кожу. Вика отвлеклась на фотоисторию, которая последовательно изображала процесс бальзамирования.

Прочла подпись. “Затем бальзамировщики переворачивали тело лицом вниз, чтобы мозг вытекал через ноздри”.

От картины собственных мозгов, вытекающих через ноздри, Вику замутило. Она бросилась обратно через все залы к выходу, сбежала по ступенькам и только тогда остановилась перевести дух. Вика не знала, куда податься; знала только, что нужно уйти подальше, подальше от этого египетского могильника, подальше от музея.

Она двинулась по Восточной аллее парка. Обычно там не протолкнуться, но с нынешней погодой дорога была почти пуста. Велосипедистов не было вовсе, только пара-тройка людей на пробежке. Вику обогнал мужчина в синем спортивном костюме и белой вязаной шапочке. Сергей! – было первой нелепой мыслью. Что за белая шапочка, никогда ее не видела.

Но тут же стало очевидно, что мужчина и близко не похож на Сергея. Уже второй раз за день она так ошиблась. Сколько же еще времени понадобится, чтобы наконец от него отключиться?

Она свернула по направлению к лодочному домику и пошла вдоль озера к фонтану Бетесда. Теперь холод набрасывался со всех сторон, хлеща ее по ногам и плечам.

Площадка перед фонтаном была тоже безлюдна. Вика зашагала прямиком к статуе и вперилась в лицо ангела. Лицо у него было скорее холодным и строгим, чем одухотворенным.

В прошлый раз, когда они были здесь, Сергей рассказал Эрику историю об Ангеле вод. Как такой же фонтан стоял в Иерусалиме, и все больные, слепые и хромые лежали подле него в ожидании ангела. И время от времени ангел нисходил и возмущал воды, и тогда первый, кто окунался в них, был исцелен.

– Что значит “первый”? – спросил Эрик. – Только первый?

– Так это работало. Тот, кто первым окунался в возмущенные воды, исцелялся.

– Но это же нечестно! Ведь тогда только самые быстрые и сильные могли исцелиться.

– В этом весь смысл, – ответил Сергей.

Он пытался растолковать Эрику про того парализованного, который никак не поспевал вовремя добраться до воды, и тогда Иисус сотворил чудо и сам исцелил его, но Эрик не слушал.

– Все равно нечестно! Вся эта история с ангелом и есть же чудо, так? Не понимаю, зачем тогда чудо, если все так несправедливо!

Сергей попытался объяснить, что понятие чуда тогда имело совершенно иное значение, но в конце концов утомился и сдался.

Эрик был странным мальчиком. Девчонки считали его страшненьким, а мальчишки – ботаном. Вика бы вовсе не возражала против ботаника, если бы он был настоящим ботаником, если бы много читал. Но нет. Он вообще толком не читал. Но был умненьким. Да-да! Он глубоко и всерьез обдумывал разные вещи. “Я хочу точно знать, что почувствую, когда умру, тогда мне не будет страшно”, – как-то сказал он ей. И он был добрым. Да-да. Он умел сочувствовать, да так, как мало кому дано.

В этой школе он оказался бы среди таких же ребят, умных, необычных, чувствительных, наконец-то он был бы среди своих. В этой школе он понял бы смысл учения. Научился бы вдумчиво читать, научился смотреть искусство, понял бы, зачем люди читают и смотрят искусство. Научился бы находить что-то настоящее, близкое, личное в самых неожиданных местах, в египетских произведениях, созданных тысячи лет назад. Нет, Вика не надеялась, что благодаря этой школе он почувствует принадлежность кругу избранных и уверенных в себе, как та же Иден, ее муж, ее сыновья, – такое никому не под силу. И она не надеялась, что благодаря школе он станет счастливым. Она знала, что люди из хороших школ не избавляются от своей неуверенности, своих мелких горестей, своей мерзости, и все же ей казалось, что даже их несчастья были куда как интереснее. Такая школа распахивала перед тобой весь мир. Если ты был обречен на полную невзгод жизнь, то и с ними выбора хоть отбавляй, и все они – твои собственные невзгоды, а не навязанные кем-то еще.