Пока еще здесь - [56]

Ей был нужен Любовник. Мужчина из совсем другого мира. Мужчина, который не знает ее. Мужчина, которому она покажется хорошей, блистательной, интересной. Особенной. Изысканной.

При мысли о таком мужчине у Вики от желания закружилась голова. С тех пор как ушел Сергей, у нее временами случались такие нежданные, непрошенные приступы желания. То и дело повторялась фантазия, как мужчина швыряет ее на кровать, раздвигает ноги и жадно вылизывает, лакает, как кошка миску с молоком.

Последний раз такое с ней было, когда она впервые приехала в Москву на вступительные экзамены в мед. В семнадцать. В жарком вагоне метро пахло старой кожей и потом. Ее потом тоже. Она была в коротком хлопковом платье. Свой огромный рюкзак Вика держала на коленях, и застежки отпечатались на голых ногах. Она вся взмокла и чувствовала себя грязной и гадкой. Но мужчины все равно пялились на нее. Она ощущала на себе их взгляды, электрическим током пробегавшие по ее телу. Это опьяняло.

А потом, когда она поступила в лучший медицинский институт страны (единственная из своего города) и переехала в Москву, ее оглушило, как все здесь пульсирует сексом. Она ходила по улицам или стояла в переполненном вагоне метро, и ловила на себе чей-то взгляд, и чувствовала слабость в коленках. Но Вика была хорошей девочкой, воспитанной строгой матерью и на книгах о великой романтической любви, которыми зачитывалась всю школу, так что о сексе ради секса не могло быть и речи. Она была готова на секс ради большой любви. Или скорее была готова на большую любовь ради секса.

Любовьлюбовьлюбовь/секс/любовь/секс/любовь/секссекссекс – это все, о чем Вика могла думать, так что даже удивительно, что она умудрялась учиться и получать хорошие отметки. Она ходила на свидания с молодыми людьми, но никогда не доходила до конца, потому что не была уверена, что это та самая большая любовь. Большая любовь должна сводить с ума, менять мир, двигать горы – и прочие клише в том же духе, хотя тогда она еще не понимала, что это клише. Вика отказывалась ездить с молодыми людьми на все эти пустующие дачи, в родительские квартиры, комнаты друзей в общежитиях, так что их свидания неизменно заканчивались на темной лестнице ближайшего к ее общежитию дома, где воняло кошками и гнилой картошкой. Она позволяла молодому человеку прижимать ее к почтовым ящикам, или к перилам, или к мусоропроводу, или к теплым ребрам батареи, и они целовались до потери сознания. Она пыталась остановить себя, напомнить, что нельзя соглашаться на секс без любви, а любовью там не пахло, но воля слабела, и она не могла остановиться. Она позволяла молодому человеку запустить руку под свитер, а пальцы в трусы, его член прижимался к влажной коже ее бедер, и она стонала и извивалась, и иногда даже кончала – если такое случалось, она всячески старалась этого не показать. Потом Вика прощалась, поднималась в свою комнату в общежитии и смывала с бедер сперму, плача от стыда, но желая продолжения.

Одним из тех молодых людей был Вадик. Они встретились на вечеринке ее однокурсника – Вадик был другом его старшего брата. Ему было двадцать два, и он учился на прикладной математике в университете. Высокий, красивый, умный и веселый, и вдобавок любитель декламировать стихи. Он хвастался, что лучше всех знает Москву и пытался произвести впечатление своими познаниями по части всего самого эдакого в городе. Водил ее гулять по всяким неочевидным “тайным” уголкам, вроде Кусковского парка или Симонова монастыря, поил самым вкусным горячим шоколадом и брал на двойной сеанс ретроспективы Трюффо. Потом провожал до общежития и целовал перед входом. Вика очень старалась влюбиться в него. “Я от него без ума, я от него без ума, я от него без ума”, – твердила она себе, словно пытаясь загипнотизировать. Ей нравилось целоваться с ним, но безумия не случалось.

На шестом свидании они поругались. Вадик тоже был из маленького городка, но его отношение к Москве на удивление отличалось от Викиного. Вика считала город захватывающим, тяжелым и странным, очень странным, так что даже смысла не было пытаться как-то встроиться или хотя бы понять его, но со временем она намеревалась завоевать его (неизвестно как – она толком не понимала, что вообще означает завоевать город, знала только, что ей предстоит это сделать). Вадик рос с мыслью, что он чужой в своем идиотском городке, но в Москве с ее бьющей ключом культурной жизнью он будет на своем месте. Рассказал, что его отец умер, мать гуляет направо и налево, а старший брат наркоман (“он нюхает клей и прочую дрянь”), и он их всех ненавидит, и у него с ними ничего общего и с родным городом тоже ничего общего. А в душе он настоящий москвич. Вика ответила, что понимает, как можно ненавидеть родителей и родной город, но этого мало, чтобы стать настоящим москвичом. И он сам себя обманывает, думая, что может стать здесь своим. Чтобы доказать, как она ошибается, Вадик привел ее познакомиться со своими “настоящими московскими” друзьями, Сергеем и Региной.

Вика вошла в квартиру Регины, познакомилась с Региной и Сергеем и тут же увидела – да, это настоящие москвичи. Она сразу уловила огромную разницу между ними и Вадиком. Регине с Сергеем не нужно было специально стараться, чтобы быть москвичами, не надо было никому доказывать свою принадлежность, они просто ими были. Они родились в привилегированном мире и принимали это как данность. Вот что, собственно, и делало их настоящими москвичами – они принимали это как данность! Вадик не улавливал. Он гордился тем, что он москвич, и эта-то гордость выдавала его с головой. И если Регина с ее взглядом неудачницы и землистым лицом Вику совершенно не заинтересовала (“дохлая рыба”, подумала она), то от Сергея она не могла оторвать глаз. Он не показался ей красивым, во всяком случае не сразу. Низкого роста, худой, голова слишком велика для туловища и нос слишком велик для лица.