Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине - [4]

Она была очень довольна, когда пришел день венчания: идя к алтарю в прекрасном свадебном платье, она улыбалась, не понимая, что это высокомерная и торжествующая улыбка. Позднее она рассказывала нам: «Я была так счастлива, что все мои тревоги рассеиваются, и поэтому шла к алтарю с широкой улыбкой удовлетворения, демонстрируя всем, что я сделала лучшую партию в городе». Эта улыбку мама никогда не простила себе. У нее был очень ясный ум и способность оценивать себя с юмором и проницательностью.

Свадьбу отпраздновали роскошно. Большой дом Аносовых наполнился людьми, банкет был чудовищный. Затем молодоженов проводили на вокзал. Их купе утопало в цветах. Шампанское опять полилось рекой. Выпив бокал, его бросали под колеса вагона, и поезд тронулся под хруст битого стекла. Такой отъезд опечалил маму – ей хотелось большей сдержанности и изысканности.

После медового месяца на Лазурном берегу и Итальянской Ривьере они вернулись в Саратов. Однажды бабушка Аносова взяла маму к лучшим поставщикам города за покупками и, поскольку мама спросила о ценах на некоторые товары, сделала ей внушение: Аносовы не спрашивают о цене, они только велят доставить выбранное. Впрочем, не спрашивая, нужны ли маме деньги, каждую неделю отец клал в ее портмоне несколько золотых. В то время в России этикет требовал, чтобы женщина никогда не просила деньги у мужа. Чаще всего, когда мама отправлялась в магазин, счет отправляли в контору компании, где автоматически оплачивались все покупки семьи.

Мама знала, что ее собственные родители не могли без затруднений идти на значительные расходы. Поэтому, сославшись на внезапную прихоть, говоря только о любви к модным вещам, она мало-помалу обновила свое приданое, а то, которое получила, отдала своей сестре Жене, достигшей брачного возраста. Но она сохранила столовое серебро семьи Керн, украшенное буквой «К» с многочисленными завитками. Дома я всегда узнавала это столовое серебро.

Когда мои родители поженились, отцу, студенту юридического факультета, оставался еще один год до конца учебы. Но мама не хотела ехать в Москву, где она была бы женой студента, в то время как в Саратове считалась женой важного человека. К тому же здесь у нее были родственники и друзья. У отца был покладистый характер, он уступил. Позже мама строго осуждала себя, сожалея, что помешала отцу завершить образование.

Сначала родители жили в большом доме Аносовых, где им выделили квартиру. Мама страдала от ограничений, налагаемых патриархальной жизнью семьи. Надлежало точно соблюдать время завтрака, обеда и ужина, проходивших за большим столом под председательством моей бабушки. Требовалось быть внимательным ко всему, что говорилось, не смеяться слишком громко, не перебивать старших. Кроме того, надо было участвовать в нескончаемых молебнах в домашней церкви по поводу годовщин здравствующих родственников и в молитвах за упокой души дедушки. Мама хотела жить в своем собственном доме и быть более независимой.

В 1902 году отец построил большой особняк[3], один из лучших и самый современный в городе, первый, в котором было электричество (оно вырабатывалось несколькими электрогенераторами, размещенными в подвале). Это был также первый в Саратове дом с зимним садом. С приходом зимы через двойные окна можно было наблюдать за падающими снежинками изнутри, где было очень мило находиться среди экзотических растений и пальм.

Когда дом был роскошно оформлен в стиле эпохи, с обилием шелковых драпировок, позолоты и хрустальных люстр, молодые хозяева устроили в нем большой прием. Легко представить, какое впечатление произвели эти анфилады залов, залитых светом, на людей, которые все еще пользовались керосиновыми лампами. Встречая гостей наверху величественной мраморной лестницы, мама чувствовала удовлетворение: она имела все, о чем мечтала в девичестве. Позже она расскажет нам, как была тогда легкомысленна и неразумна.

На одном из приемов в этом доме мама познакомилась с архитектором. Его звали Александр Легран, он был французом, родившимся в России. Ему было сорок восемь лет, маме – двадцать три года, моей сестре Ксении – два, а я только что родилась. Это событие изменило нашу судьбу. Мама говорила нам, что в тот вечер она словно пробудилась от сна. Вся окружающая роскошь, весь успех в миру предстали суетными и ничтожными. Впервые она увидела, что мой отец очень молод, с его неловкими манерами и застенчивостью.

В течение зимы 1904 мама поняла, что ее брак был ошибкой и глупостью. Она попросила отца дать ей развод. Она была лютеранкой – это не представляло для нее никакой трудности в религиозном плане. Позже она говорила нам, что сама не понимает, как ей хватило сил и храбрости бросить вызов общественному мнению в этой провинции, где традиционно развод считался предосудительным и позорным. В голове у нее была только одна мысль: заново начать свою жизнь с Леграном. Что касается моего отца, он отказался дать развод в надежде, что однажды мама переменит свое решение. Они оба поженились слишком молодыми, оба были ослеплены легкостью и блеском жизни, а теперь оказались на краю пропасти. В конце концов, не выдержав напряжения бесконечных споров, отец согласился на развод, при условии сохранения опеки над детьми.