Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине - [13]

Когда я начала читать и играть на фортепиано, выяснилось, что буквы и ноты двоились у меня в глазах. Меня направили к окулисту, и я услышала, как дома говорят: «Бедная девочка, у нее близорукость, как у Аносовых, и, более того, она видит левым глазом хуже, чем правым». Я была довольна, что у меня есть что-то общее с моим отцом. Я не понимала, почему меня жалеют; в те времена для девушки необходимость носить очки была равноценна катастрофе.

Когда мне было семь или восемь лет, две молодые мамины кузины приехали в Петроград учиться в университете. Обе они были очень веселые и милые и часто приезжали к нам обедать. Они беседовали с мамой о своей семье и общих друзьях в Саратове. Зная, что они приехали из моего родного города, я была очень внимательна ко всему, что они говорили. Однажды я была поражена разговором, темой которого был Аносов. Я услышала, как мама сказала, что в тот момент, когда она повторно вышла замуж, мой отец Ефим послал папе чек на наше содержание. Он написал папе, что дал распоряжение в своем банке, чтобы ему ежемесячно перечисляли такую же сумму. Это казалось довольно важным. Мама хотела принять деньги, но папа, очень гордый, увидел в этом переводе что-то оскорбительное и ответил, что, беря на себя заботу о маме, он взял на себя заботу также и о ее детях, и вернул чек. Мама сказала также кузине, что сейчас, в связи с финансовыми трудностями папы, ежемесячные поступления были бы очень полезны для нашего воспитания.

Этот разговор ранил меня прямо в сердце. Значит, у меня отобрали мое личное право жить на средства моего отца, и всем этим я была обязана папе Леграну, ему, кто испытывал денежные затруднения. Все, что было потрачено на меня, было не от моего отца, даже то, что я ела, оплачено другим. Я не могла больше ничего есть, пища вызывала у меня отвращение. Будучи уже худенькой, я становилась скелетом. Пригласили доктора. Меня мучили лекарствами, заставляли есть, лежать после еды. Я не была больна, но, как мне казалось, в то время я ничего больше не хотела от жизни.

Мы должны были быть идеальными, всегда думать о других прежде, чем о себе, не судить родителей, не иметь своего собственного мнения. Наше поведение всегда должно было соответствовать тому, как наши родители представляли себе девочек из хорошей семьи.

Кто-то однажды сказал маме, что мы – хорошо воспитанные девочки, и мама ответила, что это заслуга папы, который вложил много сил в наше образование. Говоря о педагогических усилиях папы, она использовала слово «работать», и это глубоко возмутило меня. Я не хотела быть продуктом труда, я не хотела быть выдрессированной. Я знала, что взрослые ожидали от нас совершенства, которым сами они не обладали, и мне казалось, что мое чувство собственного достоинства требовало противоположного тому, что хотели мне внушить.

Нас никогда не наказывали. Папа имел свое собственное представление о воспитании детей. По его мнению, дети были в состоянии понять то, что им четко и подробно объяснили. Чтобы оградить маму от любых беспокойств, папа сам делал нам внушения, приводя все развернутые аргументы. Относительно себя я думала, что он не понимал истинных мотивов моих поступков и излишне ругал меня. Чтобы не слышать его, я пыталась думать о чем-то другом, стремясь поскорее преодолеть унизительное чувство того, что не только не имею права оправдаться, но даже не умею это делать.

Когда, наконец, мне позволяли удалиться в свою комнату, успокоившись, я начинала напевать, так как знала, что мама придет сказать мне: «Ты огорчила родителей и поешь, словно ничего не случилось!» Тогда я была удовлетворена, я предвидела, что мама придет и скажет мне эту фразу, всегда одну и ту же. Я была сильнее ее, потому что заставляла ее сделать то, что хотела, это было моим реваншем. Я действительно была невыносима. Теперь я понимаю, что, в сущности, я хотела, чтобы мама сделала мне внушение вместо папы, ей самой легче было бы обратить мое внимание на то, что мне не следовало делать.

Была одна вещь, которую я не понимала в то время: папа всегда думал, что это его обязанность – учить других, как они должны думать и действовать. Много позже мама проговорилась, что сразу же после их бракосочетания папа начал поднимать ее до своего интеллектуального уровня. И если нам нравоучения перепадали время от времени, ей он читал их каждый вечер. Из-за этой жалкой привычки он потерял многих друзей. Он действительно думал, что служит людям, указывая им на их недостатки. На самом деле люди просто стали избегать его. Однако, хоть это и было трудно, они возвращались повидаться с ним, потому что он был очень добрым и всегда был готов помочь и услужить.

Однажды моя старшая сестра заболела, и доктор прописал ей есть мороженое. Я помню, как все мы были вокруг ее постели, должно быть, ей было плохо, и папа утешал ее, говоря, что ей дадут вкусное мороженое, которое только она одна будет есть. Он взглянул на меня, чтобы увидеть мою реакцию, не завидую ли я из-за того, что не получу мороженого.

Я не была жадной и не особенно любила мороженое, это для меня лично не имело значения, но я не могла перенести такую ситуацию. Я покраснела, глаза наполнились слезами, и, когда это заметили, я заплакала. К моему огромному огорчению, все думали, что я плакала, потому что осталась без мороженого. Они думали именно так, поскольку папа произнес нравоучение на тему, что зависть – это скверный порок, что очень глупо плакать из-за пустяков. Потом последовало утешение: скоро на десерт будет мороженое. Чем больше он говорил, тем сильнее я плакала от отчаяния и стыда. Я так и не забыла его, тот момент тяжелого как свинец детского горя.