Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине - [14]

Все, что для меня было трагедией, с Наташи скатывалось как с гуся вода, она не раздражалась так легко, как я, и была веселым и непосредственным ребенком. Однажды, когда папа сделал ей выговор, она сказала со вздохом, глядя в окно: «Снег идет» – явно с провокационным намерением. Это было естественно, смешно и очаровательно. Все засмеялись и сказали: «Этот ребенок просто очарователен». Что же это такое – обладать очарованием? В любом случае, я знала, что у меня его нет. Я была из тех людей, которые лишены очарования.

Беспокоясь, что от меня скрывали вещи, имеющие ко мне непосредственное отношение, я была настороже и пыталась узнать как можно больше из того, что говорили взрослые. В нашей квартире, где по русскому обычаю все двери широко открыты, а некоторые даже сняты, легко было найти уголок, в котором можно остаться незамеченным и услышать, что говорят в гостиных и угловой комнате. Я не знала слова «подслушивать» и не думала, что это плохо. Я хотела быть в курсе того, что мне казалось совершенно необходимым знать. И таким образом узнала многое, не соответствующее моему возрасту.

Мне было девять лет, когда я услышала, как в маленькой гостиной несколько раз произнесли слово «разорен», и по доверительному тону разговора поняла, что речь идет о моем отце Ефиме. Мамина кузина сказала: «Он занялся бизнесом и рисковал всем своим состоянием, у него ничего больше не осталось, он разорен». Я не знала, что это значило – разорен. Поскольку слово «раз» по-русски напоминает слова «разбить, разложение, разделение» и все это негативные вещи, то я поняла, что с ним произошло несчастье по его ошибке, но эта ошибка была неизбежна, и он стал жертвой судьбы и поэтому не приезжал больше повидать нас.

Значительно позже я узнала от мамы, что случилось. После смерти моей бабушки Софьи Аносовой наследство Исайи Аносова, по достижении совершеннолетия его младшего сына, было разделено между его восемью детьми. Большую часть выделенного ему состояния мой отец вложил в серию инноваций. В то время, когда в России многие мельницы были еще водяными, он построил паровую мельницу. Эта мельница имела успех и первые годы ее эксплуатации была источником значительной прибыли. Мой отец начал строить эти мельницы в ряде других мест.

Его дело было хорошо задумано и должно было иметь успех. Но он мечтал о большем, а опыта не хватало. Капитал его был израсходован, он взял кредиты и имел дело с недобросовестными людьми. Две мельницы были проданы на стадии строительства и, как всегда в таких случаях, с большими убытками. Он получил плохие советы от людей, которым доверял, и в конце концов разорился. Денег от продажи его имущества, его частного дома в Саратове и остатков наличных средств едва хватило, чтобы покрыть долги.

В Аносовых всегда жил дух авантюризма, но его сдерживало и направляло традиционное устройство семьи. Мой отец, одинокий и слишком молодой, потерпел неудачу.

Новость о катастрофическом разорении моего отца заставила маму вновь посмотреть на себя. Она сказала кузине: «Ты не можешь себе представить, как я жалею, что стала для него злым гением. Я даже помешала ему вернуться в Московский университет, чтобы закончить изучение права, и у него нет никакого диплома. Он мог жениться на благоразумной девушке, которая побуждала бы его закончить учебу. Он поступил бы на государственную службу и сохранил бы свое состояние. Без денег и без диплома жизнь не будет для него легкой».

Я испытывала по отношению к своему отцу очень сложные чувства. Они накатывали на меня волнами, непрерывно. Иногда я внезапно начинала думать о нем. Я обижалась на него за то, что он отдал меня другому. Я по-дурацки говорила себе: «На его месте я боролась бы не на жизнь, а на смерть, но не отдала бы свою маленькую дочку другому». Я думала: «Почему он не придет за мной?» И с гневом и печалью: «Никто не отдает свою дочь другому, а он отдал меня. И теперь другой имеет все права на меня, даже может делать мне бесконечные несправедливые замечания и говорить обидные слова». В те минуты я забывала, что папа был очень добр ко мне, я забывала, как он тревожился, когда я болела, как он жалел меня.

Любопытно, что это душевное состояние было совершенно чуждо моей сестре Ксении. Она никогда не беспокоилась по этому поводу. Дома раз и навсегда было установлено, что папа нас очень любит и не делает различия между нами и своей родной дочерью Наташей, что он считает нас своими дочерьми и поэтому все хорошо.

Однако можно сказать, что, когда мы ходили куда-нибудь вместе – на радость моей кузине и сестрам, – у него всегда находились колкости в мой адрес.

Однажды, во время рождественских праздников, мы пошли в цирк. Это был мой первый поход в цирк, и я все находила там прекрасным и волшебным. Но мне не понравился номер со львами. Человек, который казался себе красивым, принимал эффектные позы и щелкал бичом перед львами, а они, рыча, повиновались ему. Мое сочувствие перешло на сторону львов: они были такими сильными, почему они не загрызут этого нелепого дрессировщика? У меня было чувство, что львы смотрели на меня волнующим, почти человеческим взглядом.