Пока догорает азбука - [5]

Шрифт
Интервал

о мой суп из косы арочные мосты мои чердаки и подвалы
и мутанты-коты и мутанты-цветы асфодели мои у Гудрона
и лежат средь руин на моих мостовых полые кости драконов

Botanicula

1

последняя маковая росинка
      собралась в путь
последнее подсолнечное семечко
      собралось в дорогу
последнее семя умирающего дерева
      собралось в путь-дорогу
о маковая росинка пёрышко палочка гриб и я
в маковой коробочке с пропеллером
                      через горы перелетим
пушинки подхватят под руки
                      ветер рассеет по закуткам заката
по прозрачным тоннелям где струится умирающий хлорофилл
где шарики воздуха лопаются и сияет вольфрам
по венам по лунам тычинок светящейся пыли на балкавалькаду
на пчёлках верхом
и в тыкве-карете где кучер-комар
танцевать-гарцевать
в самое сердце шара цветомузыки
плотоядной бабочки
         Луны

2

вырос мак и подсолнух
         и дерево проросло
первая почка раскрылась
и в ней
напёрсточек мёда ступочка крови
         лунка луны
о маковая росинка пёрышко палочка гриб и я
в лодочке жёлудя под парусом
осинового листка
     Море Познанное переплывём
а что там за ним?
нейронные импульсы сны
        стволы и ветви дендритов
лес возбуждений
   протоплазма
      завязь событий
лучи мембран
Темноты

Поиск места абсолютного счастья

1

Холмы в прошлогодней траве. С юга на север уходит
солнце; в сгоревшем доме среди мусора и золы
веселятся альрауны,
и прихоть весны посылает снова
безоблачный день. Ржавый остов машины, покрышки,
гаражи, синева.

2

Люди, живущие в лесу, проводят свои ритуалы, уже скорое
растрескивание скорлупы и жёлтый птенец,
растрескивание почки и клеем древесным окукленный лист,
растрескивание бутона грядущего.
Тревога и кошачья зажмуренная дремота,
острая влюблённость и навязчивости, и сладкая московская пыль
на лёгких весенних ботинках.

3

И те в небесах, что парят или гибнут, нынче парят, несмотря на
уколы; стали легче полёты во сне, но вскрываются, словно лёд на реке,
кошмаром. Зацветут саженцы в рыхлой земле, и погребéнна
будет дохлая мышь под кустом.
В день затмения долго идти по оврагу,
пока не увидишь ворону, сидящую на кочке, кострище,
велосипедное колесо —

Триптих

[собака]

доски лежат
за забором из двух перекладин
в поле слепленная собака
сторожит садоводства за полем кочки столбы
одинока она и как мы безымянна
смотрит на солнце и дождь сторожит
день и ночь —
и уже дожила до весны
и черна
и всё смотрит на лес
чёрный край горизонта
и дым

[ёлочка. бабочка]

…ёлочка
растущая из елового пня
как из крыши труба
как из шляпки гриба
неужели обречена?
бабочка-подёнка
присевшая умереть
на поверхность воды
жаба на ладони
перенесённая через дорогу
не квакающая а кричащая
как раненая птица
поваленная ветром в озеро сосна
как недостроенный мост
ледяной островок
на чёрном озере на болоте
неужели растает?
в прошлогодней траве
новорожденные подснежники
челюсти огня
пожирающие еловые лапы
синий вечер жёлтый свет в окнах
старые вещи ватные одеяла
чай на веранде
спящие старики

[свет облучения]

облучённые сосны и первые травы, прошлогодние иглы и ветви;
отлучённый от расписания времён, на расстоянии дальности броска взгляда
ты видишь расслоение облака, разрезание Солнца:
и мир сквозь нас стремится к гибели своей,
призывая нас стать теми отверженными, обóженными, обожжёнными,
расщепляющими серии сезонов, закатов, менструаций, фрикций…
крик птицы, как лазерный скальпель, проникает так глубоко, как тело времени
разрезает бритва жребия; каждая вещь подсвечена
из разлома в небе, что сделал ты, прорывая защиту
чугунных ободов, стягивающих горизонт корсетом,
в котором миллионы солнц, как материнские груди, текущие светом.
в теле времени, зацветающем белой коринкой поэзии Бога, —
раны поэзии большей, реликтовой, только возможной ещё.

II. Колокольчики по Марии

«он вдохнул и заплакал…»

он вдохнул и заплакал,
был воздух колюч,
была матерью ночь-простыня.
он вдохнул и заплакал:
в замочную скважину
луч проникнет и ранит меня.
жаркое-жаркое лето будет печь меня год от года,
как яблоко в духовке, но стоит меня испечь —
и стылая зима заморозит меня, как воду.
в уши мои войдут звук битвы и звук молитвы,
рёв двигателя, лязг тормозов,
но смогу ли услышать новый, опасный, как бритва,
неисповедимый зов? —
цвет фиолетовый – цадди – стеклянные колокольчики на ветру —
сине-фиолетовый – айин – в безветренном воздухе холод внезапный
и дуновенье тепла,
и облака – ламед – над озером соберутся
в образ, который напомнит мне то, что я полюблю.
и если я брошу в пруд камень – возникнет рябь.
я буду видеть, как солнце пробивается сквозь тучи,
как туман вьётся плющом по склону,
я буду видеть синий, зелёный, сине-зелёный,
я узнаю гром, пар, бьющий из-под земли, и смерч, —
он вдохнул и заплакал.

Ночные ласточки

Ласточки – дневные птицы.

Из гнёзд земных день белый не увидит
вспорхнувших ночных ласточек полёт,
сквозь черноту иная пронесёт
надежду зыбкую и зябкую невинность.
В пустыне нóчи нет богов и слов,
белеет птичья кость, болеет боль.
Летит, хвост расщепив, как «Л» – Любовь,
стремглав подняв крыло, как «Г» – Глаголь,
чтоб Слово молвить, Словом быть,
свет виждя, зиждя твердь,
встречает ласточка в дали
занявшийся Рассвет.

«Мои сёстры – феноменолог и мать Тереза…»

Мои сёстры – феноменолог и мать Тереза.

Еще от автора Алла Глебовна Горбунова
Конец света, моя любовь

Никогда еще двухтысячные годы не были описаны с такой достоверностью, как в новой книге Аллы Горбуновой. Дети, студенты, нищие, молодые поэты – ее герои и героини – проживают жизнь интенсивно, балансируя между тоской и эйфорией, святостью и падением, пускаясь из огня семейного безумия в полымя рискованной неформальной жизни Санкт-Петербурга. Но рассказы Горбуновой далеки от бытописательства: она смотрит на хрупкую и опасную реальность с бескомпромиссной нежностью, различая в ней опыт, который способен преобразить ее героев.


Другая материя

Алла Горбунова родилась в 1985 году в Ленинграде. Окончила философский факультет СПбГУ. Поэт, автор двух книг прозы – «Вещи и ущи» и «Конец света, моя любовь». Её стихи и проза переведены на многие иностранные языки. Лауреат премий «НОС», «Дебют» и премии Андрея Белого. Проза Аллы Горбуновой предельно подлинна и привлекает самых разных читателей, от известных литературных критиков, людей искусства и философов до студентов и старшеклассников. Эта книга – не исключение. Смешные, грустные, трогательные, а подчас и страшные, но удивительно живые истории пронизаны светом её души, светом «другой материи». Содержит нецензурную брань.


Вещи и ущи

Перед вами первая книга прозы одного из самых знаменитых петербургских поэтов нового поколения. Алла Горбунова прославилась сборниками стихов «Первая любовь, мать Ада», «Колодезное вино», «Альпийская форточка» и другими. Свои прозаические миниатюры она до сих пор не публиковала. Проза Горбуновой — проза поэта, визионерская, жутковатая и хитрая. Тому, кто рискнёт нырнуть в толщу этой прозы поглубже, наградой будут самые необыкновенные ущи — при условии, что ему удастся вернуться.


Рекомендуем почитать
Теперь всё изменится

Анна Русс – одна из знаковых фигур в современной поэзии. Ее стихи публиковались в легендарных толстых журналах, она победитель множества слэмов и лауреат премий «Триумф» и «Дебют».Это речитативы и гимны, плачи и приворотные заговоры, оперные арии и молитвы, романсы и блюзы – каждое из восьми десятков стихотворений в этой книге вызвано к жизни собственной неотступной мелодией, к которой подобраны единственно верные слова. Иногда они о боли, что выбрали не тебя, иногда о трудностях расшифровки телеграмм от высших сил, иногда о поздней благодарности за испытания, иногда о безжалостном зрении автора, видящего наперед исход любой истории – в том числе и своей собственной.


Ваш Николай

Леонид Шваб родился в 1961 г. Окончил Московский станкоинструментальный институт, жил и работал в Оренбурге, Владимире. С 1990 г. живет в Иерусалиме. Публиковался в журналах «Зеркало», «Солнечное сплетение», «Двоеточие», в коллективном сборнике «Все сразу» (2008; совместно с А. Ровинским и Ф. Сваровским). Автор книги стихов «Поверить в ботанику» (2005). Шорт-лист Премии Андрея Белого (2004). Леонид Шваб стоит особняком в современной поэзии, не примыкая ни к каким школам и направлениям. Его одинокое усилие наделяет голосом бескрайние покинутые пространства, бессонные пейзажи рассеяния, где искрятся солончаки и перекликаются оставшиеся от разбитой армии блокпосты.


Образ жизни

Александр Бараш (1960, Москва) – поэт, прозаик, эссеист. В 1980-е годы – редактор (совместно с Н. Байтовым) независимого литературного альманаха «Эпсилон-салон», куратор группы «Эпсилон» в Клубе «Поэзия». С 1989 года живет в Иерусалиме. Автор четырех книг стихотворений, последняя – «Итинерарий» (2009), двух автобиографических романов, последний – «Свое время» (2014), книги переводов израильской поэзии «Экология Иерусалима» (2011). Один из создателей и автор текстов московской рок-группы «Мегаполис». Поэзия Александра Бараша соединяет западную и русскую традиции в «золотом сечении» Леванта, где память о советском опыте включена в европейские, израильские, византийские, средиземноморские контексты.


Говорящая ветошь (nocturnes & nightmares)

Игорь Лёвшин (р. 1958) – поэт, прозаик, музыкант, автор книг «Жир Игоря Лёвшина» (1995) и «Петруша и комар» (2015). С конца 1980-х участник группы «Эпсилон-салон» (Н. Байтов, А. Бараш, Г. Кацов), в которой сформировалась его независимость от официального и неофициального мейнстрима. Для сочинений Лёвшина характерны сложные формы расслоения «я», вплоть до погружения его фрагментов внутрь автономных фиктивных личностей. Отсюда (но не только) атмосфера тревоги и предчувствия катастрофы, частично экранированные иронией.