Поиски - [27]

Но это было невозможно. Несколько раз она просила меня объяснить ей мою работу, но, несмотря на ее живой ум, никогда не могла что-либо понять. Я всегда чувствовал себя неловко, видя, как ее глаза, обычно такие живые, становились далекими и непонимающими. Она с огорчением говорила:

— Прости меня, дорогой, но я все-таки не понимаю.

Я мог только объяснить ей, что мои идеи многое обещают, что настроен я оптимистически и, возможно, мне удастся сделать серьезное открытие, и она изо всех сил старалась продемонстрировать свой энтузиазм по поводу того, что ей было совершенно недоступно. Но даже при этих обстоятельствах мне бывало приятно рассказывать ей свои новости, и меня согревала ее горячая готовность откликнуться.

Мои конкретные практические притязания она схватывала очень легко и поддерживала меня. У меня зародилась одна мысль, которая крепла по мере того, как я обретал уверенность в себе. Я хотел иметь большую лабораторию, которая разрабатывала бы мои идеи и работала под моим руководством.

— Ты понимаешь, — объяснял я, — через несколько лет в нашем распоряжении будет достаточное количество физических методов, чтобы начать наступление на проблемы органики. Даже на проблемы биологии. И они должны решаться комплексно. Десять человек, работающих совместно, принесут гораздо больше пользы, чем сто человек, работающих порознь. Они за несколько лет проделают огромный путь в химии и биологии. И я собираюсь заставить их сделать это.

— Ты будешь сидеть за письменным столом и по телефону давать команду? — улыбалась она. — Тебя будут называть профессором, и ты будешь зарабатывать кое-какие деньги.

— Думаю, что да, — отвечал я. — Я с удовольствием предоставлю другим работать руками. Это ведь зряшная трата времени, если у меня будут люди, которые смогут это делать лучше. Но я хочу сам направлять все работы. Это самое главное.

Она насупилась.

— Ты любишь власть?

— Пожалуй, — сказал я и тут же выпалил: — Конечно, я хочу иметь власть. Но это не главное.

— Да-а, — протянула она и вдруг рассмеялась. — Это будет замечательно. У тебя это великолепно получится. Ты станешь дерганным, будешь работать до полусмерти и произносить речи. И тебе все это будет страшно нравиться. И работа будет идти бешеными темпами. А как скоро ты думаешь добиться этого?

— До того, как мне исполнится сорок, — сказал я. — А если повезет, то и раньше. Может быть, лет через десять.

Я был невероятно счастлив, но дни мчались так быстро, что я не мог задержаться, чтобы осознать свое счастье.

Уже ближе к концу лета я с тревогой стал замечать, что Одри не до конца разделяет мой бодрый оптимизм. Если мы не виделись целый день, то при встрече я слышал в ее голосе напряженную нотку. Я понимал, что у нее нет такого занятия, которое поглощало бы все ее помыслы, как у меня наука. Конечно, она испытывала неудовлетворенность. И все же меня беспокоило, когда я замечал морщинку, временами прорезавшую ее лоб как раз между бровями. Потом она начинала планировать, как нам провести вечер, сразу оживала, ее лицо освещалось улыбкой, и мое волнение проходило. Придумывая развлечения, она проявляла массу изобретательности. Долгое время, естественно, нам было достаточно сидеть вдвоем в кафе и разговаривать, но потом нам захотелось чаще встречаться с людьми; это приносило еще больше удовольствия. Мы оба были непоседы. Мы посещали Фабианское общество и Холборнское отделение лейбористской партии. Одри научила меня видеть художественные возможности кино задолго до того, как они проявились в полной мере, и мы смотрели почти все виды фильмов чуть ли не во всех кинотеатрах Лондона. Мы слушали последние дебаты коалиционного правительства, а во время всеобщих выборов развлекались тем, что посещали предвыборные митинги в Вестминстере и Попларе. Она научила меня неплохо танцевать, и мы отплясывали чарльстон в различных пригородных танцевальных залах. Время от времени Одри вдруг загоралась страстью к самым невероятным видам спорта, и я помню, как без особого восторга ходил с ней на международный матч по пинг-понгу и смотрел, как здоровенные венгры играли в довольно грубую игру, называемую водное поло.

Наши развлечения частенько были довольно экстравагантны, а иногда и просто смешны, но зато они были дешевы — со своими двумястами пятьюдесятью фунтами я не мог пригласить ее, если бы она захотела, прилично пообедать, сходить в театр и потанцевать. Ее собственные доходы были слишком незначительны (ее отец был довольно неудачливым бухгалтером), чтобы она могла внести свою долю в наш обычный выход. И мы получали огромное удовольствие от самых немыслимых наших походов. Приятно устав после целого дня работы в лаборатории, я даже с удовольствием смотрел соревнования по водному поло, слушая комментарии Одри, ее смех и будучи при этом уверен, что через час она будет в моих объятиях. Для нас не составляло большой разницы, куда пойти, потому что всегда мы возвращались к одному и тому же исходному пункту — к кашей любви.

Я припоминаю один вечер, очень характерный для наших настроений в те дни. Скорее, пожалуй, для настроения Одри, а не моего, ибо именно она все больше определяла наш досуг. Она старалась в тот вечер быть веселой, потому что я проделал большую серию опытов, и она настаивала, что мне нужно отдохнуть; но был момент, когда она думала, что я не смотрю на нее, и я заметил в ее лице напряженность.