Поиски счастья - [9]

«Что лахтак? Что нерпы? — думает он про добычу. — Мясо съедим, шкуры износим… А ружье? Как возьмешь? Скоро на ярмарку — и опять с пустыми руками…»

Солнце начинает припекать. Клонит ко сну. Тымкар сильнее сжимает весло. Непослушные ресницы прикрывают глаза. Байдара ударяется о льдину. Юноша вздрагивает. И снова — ровные движения сильных рук, снова — разводья, перемычки…

«Кайпэ… Что скажу ей? Ох, отдаст старик дочь многооленному!»

Тауруквуна? Конечно, Тауруквуна — «стоящая». Тымкар знает это. По долгу и праву младшего брата Тымкар в течение полугода жил с ней, когда Унпенера унесло на льдине на остров святого Лаврентия и он считался погибшим. Но этой весной брат неожиданно вернулся. Тауруквуна… Брат не напрасно отрабатывал за нее два года в Энурмино. Но что она теперь? Чужая жена, брата жена, Унпенера. Плохо жить так в одной яранге…

Опять смыкаются веки, закрывают глаза.

«Отдельную ярангу для Кайпэ построю. Ох, хорошо, что я самый младший брат!»

Тымкар сидит на корме. Он то управляет веслом, то безвольно склоняет голову. Уже сутки, как он в море. Но мозг не спит. Беспорядочные мысли будоражат его.

Пойти к Омрыквуту помогающим? Отработать за Кайпэ? А мать, отец? Трудно Унпенеру одному прокормить семью…

Неестественно широко открыв глаза, юноша смотрит вперед. «Оленей пасти? Мне, морскому охотнику, стать пастухом? Нет! Я не только «тело имеющий»! Байдара есть, снасть, копье, гарпун — все есть. Будет Кайпэ моей!»

Не спуская почти обвисшего паруса, через узкие каналы сильными и резкими движениями весла ведет байдару Тымкар. Перед его мысленным взором — Кайпэ. «Возьму, — думает он о ней, взмахивая веслом, — отниму. — Отталкивается от ледяного берега. — Нет, добуду». — Байдара снова дергается вперед.

* * *

Да, всем людям свойственно мечтать. Без мечты какая же жизнь! Но далеко не каждый знает, как осуществить ее, как найти свое счастье. Не знал этого и Тымкар. К тому же он был нетерпелив. Даже короткое полярное лето показалось ему долгим. В ожидании поездки на ярмарку непромысловые дни он проводил с проспекторами, наблюдал непонятную жизнь этих людей.

— Зачем землю копаешь? — спросил он как-то Василия Устюгова.

Ройс и Джонсон посмотрели на него. Обычно Тымкар стоял около них молча.

— Ищем золото, — ответил Василий.

— О чем вы говорите? — вмешались Бент и Мартин, не знавшие русского языка.

— Спрашивает, зачем землю копаем.

Приятели переглянулись. Они не поняли и того, что ответил Василий.

— Вы, может быть, забыли, мистер Устьюгофф, что мы не понимаем этого азиатского языка? — Джонсон говорил по-английски.

Василий вогнал лопату в землю. Взгляд холодных серо-голубых глаз заставил Мартина неприятно поежиться.

— Азиатский, говоришь? А ты в Америке, что ли? Тут Россия, и язык тут российский. Буду я еще здесь лаять по-собачьи! Хватит. Налаялся досыта там, — он поглядел за пролив.

— Вы, я вижу, нездоровы сегодня.

— Не ссорьтесь, — примирительно бросил Бент Ройс. Теперь ничего не понимал Тымкар.

— Зо-ло-то — что такое?

— Бент, покажи ему. — Василий знал о содержимом кисета.

Юноша посмотрел, пощупал золотые песчинки.

— Однако, это вроде песок. Что станете делать?

«Как объяснить ему?» — па секунду задумался Устюгов.

— Зубы можно делать, браслеты, серьги.

— Зубы? — Тымкару стало смешно. — Ты, однако, болтаешь пустое…

— Может быть, вы, мистер Устьюгофф, полагаете, что я один должен за всех работать? — негодовал маленький Джонсон. Он широко расставил ноги, руки сложил на груди, не вытирая потного лица, измазанного грязью.

— Не понимаю, говори по-русски, — не без злорадства ответил Василий.

Он хорошо помнил, как в Номе с ним самим поступали так же, требуя, чтобы он говорил только по-английски.

Мартин выругался.

В этот день — накануне отплытия уэномцев к оленеводам (уже стали темными ночи, свежел воздух, серой пеленой начали обволакивать тундру туманы, потянулись на юго-восток гуси и журавли. — настало время осеннего забоя оленей) — чукчи понесли подарки шаману, Он вызовет духов, заручится их поддержкой для удачи в пути и на ярмарке.

Связки ремней, нарезанных из целых тюленьих шкур, бурдюки с жиром, свежее мясо приносили в его ярангу; делились своими запасами чая и табака. Шаман молча все примечал. Он — в меховой кухлянке, сшитой из пестрых шкур, на голове волчья шапка.

Вечерело. Уже из каждой яранги были доставлены жертвы духам, а Тымкар все тянул, Только он и задерживал шамана.

«Хитрый, — думал про одноглазого Кочака Тымкар, нарочно подольше задержавшийся в этот день у проспекторов. — Не начинает. Ждет… — Он вспомнил, что прошлый год при поездке на ярмарку все равно штормом разбило одну байдару, — Слабый шаман. Напрасно даем ему все. Напрасно кормим… Но другого шамана нет. А без него нельзя, все может случиться, Что скажут тогда старики?»

Но вот в яранге Кочака угрожающе зарычал бубен, Тымкар улыбнулся. Однако звуки становились все реже, реже и вдруг смолкли.

Старики озабоченно выглянули из шатров. Бубен молчал. Тогда они направились к яранге Кочака. Остановились у входа.

— Духи гневаются, — не поднимая головы, произнес шаман, обвешанный связками моржовых и волчьих зубов, бусин, кусочками звериных шкур, деревянными «охранителями», почерневшими от времени и копоти. — Гневаются, — печально повторил он.