Поиск истины [Авторский сборник] - [19]

Нравственность — не только этические нормы, но это политическая категория. Нравственность — это ответственность перед будущим.

Помните ли вы слова Павла Власова из романа Горького «Мать»? Я приведу здесь лишь несколько фраз: «Мы, рабочие, — люди, трудом которых создается все — от гигантских машин до детских игрушек»… «Сознание великой роли рабочего сливает всех рабочих мира в одну душу»… «Социализм соединяет… мир во единое великое целое, и это — будет!» Этими словами сказано главное.

Нравственность — это социальная совесть писателя

Было бы непростительной ошибкой видеть в научно-технической революции некую самоцель «индустриального натиска технотронной эпохи», стихийных взрывов техники ради всесилия машин.

Нет, движение социалистической цивилизации имеет одну-единственную цель — человек, его благо, его культурное, духовное усовершенствование. Я назвал бы этот процесс миссией развитого социализма.

Как известно, литература не производит материальных ценностей. Она сильна художественными категориями, понятиями этики, разумными чувствами. Таким образом, если экономику мы назовем плотью, то искусство можно назвать духом всей деятельности человека. И плоть и дух — экономика и искусство — рождаются не посредством непорочного зачатия, не каким-либо абсолютным и точнейшим механизмом, а непростыми усилиями людей творческого разума. Тот, кто творит вещи, и тот, кто творит образы, живут в обществе с чувством ответственности перед будущим. Поэтому здесь я не буду вспоминать литературу обыденную, утилитарно-преходящего порядка. Я хочу говорить о литературе большого и нового звучания.

Не только Ева рожает нелегко, в муках рожает и Адам, ибо создание духовной ценности — книги — совсем не праздное удовольствие, не игра прихотливого воображения, не легкость игривого бурлеска. Это акт великого каждодневного напряжения, медленная и одержимая — до последнего часа — исповедь человека, рассказ о человеке. Образцы великих гениев, вся жизнь непревзойденных мастеров, вся их каторжная работа должна вызывать у нас не подражание их стилю, их эстетической системе образов, но постоянное стремление к собственному совершенству в осуществлении идеи, чувство восхищения их преданностью слову. Какие бы должности ни занимал писатель, как бы ни был он обуреваем честолюбием разного рода деятельности, писатель должен умирать не от административной усталости, а от неудовлетворения и усталости за письменным столом — смерть, которая переходит в бессмертие, или, по меньшей мере, произведенная писателем ценность надолго остается жить среди людей.

Не ностальгия ли это по золотому веку литературы? Не идет ли речь о той классической преданности искусству, которая вроде бы вне ритма времени, вне бешеных скоростей?

По-моему, ответ может быть полным в том случае, когда речь идет о святая святых писательской профессии. Быть страстно преданным слову, инструменту тончайшего воздействия, — значит верить в свою предназначенность на земле и в общность литературной республики собратьев по перу.

Критический разбор не входит в мою задачу, я не буду самоуверенно разлагать на составные компоненты произведения своих коллег. Но нет лучшей похвалы нашей литературе, чем то, что она является законнорожденной дочерью Октября семнадцатого года, живет в существующей реальности и набирает полную меру красоты, полную силу мудрости.

Коли мы здесь назовем хотя бы десять искусных мастеров, это уже оправдывает ее величие и ее крепость. Измерение художественных высот потрясающим количеством вышедших книг пагубно для самой литературы, которую в главном всегда делали единицы, яркие индивидуальности по складу таланта, вобравшие в себя импульсы эпохи. И легкомысленны утверждения, что каждый из нас дописывает еще страницу в какую-то тему, добавляет еще, допустим, главу к книгам о войне, об интеллигенции или рабочем классе.

Литература бесконечна и неисчерпаема — и нет в ней отдельно взятых частей и нет отдельного от частей целого. Есть в ней одно — непоколебимое — исповедующий философию человечности талант, как выражение личности и времени. Добавил ли частями что-нибудь Чехов к Толстому? Толстой — к Достоевскому? Или Шолохов — к Леонову, Леонов — к Шолохову? Или Федин — к Шолохову и Леонову? Думаю — нет; был целый мир неоспоримых открытий Чехова и целый сложный мир Толстого, существуют индивидуальные и неповторимые миры Шолохова, Леонова, Федина. Никто не добавляет и не дописывает никого, и никто не может заменить другого.

Коллективные открытия, вероятно, возможны сейчас только в науке, между тем представление об искусстве любой страны все же складывается по незаурядным художникам, сумевшим создать свою, непохожую на другие систему образов. Последний отбор производит Время, проходя по равнинам и холмам к осиянным талантом вершинам, — и оно выделяет их.

Так или иначе — искусство создают индивидуальности, обладающие способностью поставить четкую личную печать при воспроизведении явлений жизни и человеческой природы. Талант — это возникший от разности давлений ветер, поднимающий свежее волнение на большом море литературы, это, наконец, открытие еще неоткрытого, после чего словно бы начинается новый отсчет в искусстве, подобно тому как в сознании людей, скажем, появлялся критерий еще непривычного сравнения с момента открытия пара, электричества, кибернетики, атомной энергии.