Поиск - [14]

— Конечно. До Селиткана как-нибудь доберемся, — поддержал Борис.

— Я не пойду, — сказал Абельдин, не поднимая головы.

— Почему ягоду не ешь? — спросила Татьяна.

— Не могу… Мяска бы…

— Милый, ты же знаешь, нет мяса, не думай об этом. Завтра спустимся к реке, свяжем плот и уплывем к людям. Там будет все.

— Не пойду. Не могу. Ничего не надо… Доберетесь до жилухи, матери не пишите, пусть думает, что вернусь…

— Ну, что ты так раскис! — голос Татьяны дрогнул.

Она кое-как дотянулась до Абельдина, приложила ладонь к его голове, хотела утешить, но испуганно отдернула руку — лоб у него был устрашающе горячим…

К полудню тучи укрыли небо. Виктор Тимофеевич лежал в глубоком забытьи, подмяв под себя ольховый куст. К голой груди липли комары.

Он очнулся от разноголосого крика. Еще не чувствовал ни рук, ни ног, медленно, мучительно возвращалось сознание. Никак не мог понять — откуда доносится крик. Повернулся на бок. С земли тяжело поднялся коршун. За ним взлетело шкодливое воронье. Раскричались пуще прежнего недовольные кукши.

— Не дождетесь, проклятые! — вырвалось у Харькова.

Небо было в тучах, без солнца, он не мог определить, долго ли пролежал на этой жесткой траве и как далеко находится от своих товарищей. Ему казалось, что он спустился на какую-то глубину, в неведомый мир. И вдруг со дна долины ветерок донес еле уловимый шум реки! Словно вспышка молнии поразили Харькова эти тихие звуки! Сразу он сориентировался, вернулось упорство, решительность — во что бы то ни стало добраться до Селиткана.

Он поднялся, долго стоял, расставив больные ноги. Разыскал посох и карабин, медленно зашагал, притягиваемый отдаленным шумом реки.

Вот и просвет. Река совсем близко. Виктор Тимофеевич перешел полоску тундры с бурыми подтеками, отделяющую от тайги береговой ельник. Он вышел к реке, не чувствуя боли, не помня об усталости.

Селиткан!

Харьков лежал на прибрежной гальке. По телу разлилась сладкая истома. Он не смог бы вспомнить, когда еще ему было так хорошо. Но так не могло долго продолжаться. Достаточно короткой передышки для нервов и мышц. Он встал, загрубевшей ладонью размазал по лицу комаров и спустился к реке.

И вот Харьков у кромки воды на каменистом берегу. Он тревожно прислушивается к реву Селиткана. Река, вырываясь из-за крутого поворота, с гулом проносится мимо, разбиваясь о черные валуны. Река страшна. Только самоубийца мог бы броситься в этот поток, для которого жизнь человеческая — минутная забава.

Харьков не ожидал, что Селиткан, долгожданный Селиткан встретит его таким гневом. Он стоял пораженный, он с томительной завистью провожал бегущие волны. Какой заманчивой, какой спасительной казалась ему даль. Он знал, что там, у далекого горизонта, заваленного высоченными гольцами, Селиткан сливается с Селемджой, на берегах которой ютятся поселения золотоискателей, он понимал, что для отряда нет иного пути к людям — только по Селиткану. Но и это — неизбежная катастрофа! Безвыходность потрясла Харькова.

«Нет! Я не хочу стать пищей воронов! Не сдамся!» — думал он. И рев неукротимой реки, реки, обещающей верную гибель, казалось, силой своей вливал в человека новые силы, мощью своей подымал его волю.

Харькова охватило страшное желание жить! Никогда еще окружающий мир не был для него столь желанным и прекрасным. Кричали кулички, далеко-далеко погромыхивал гром, шелестела листва за спиною, куда-то спешили муравьи, носились стрекозы, посверкивая над влажными камнями. Все это только теперь он по-настоящему приблизил к себе, вобрал в себя и не хотел потерять навеки.

Мрачные мысли отошли, так отходят тучи вечером к востоку, так золотятся последние, но сильные и чистые лучи вечного солнца.

— Нет, еще не все кончено! — крикнул он в пространство.

Когда умывался в реке, услышал на струйке — всплеск. Хариус! Всплеск повторился. Харьков увидел на волне упругий спинной плавник рыбы.

Селиткан сможет накормить!

С ним всегда была леска, крючки, бережно хранившиеся в кармане гимнастерки. Он вырезал длинное, тонкое удилище, приладил леску, проверил — прочно ли привязан крючок. Осталось позаботиться о наживке. Горячий азарт подсказал — Харьков сорвал зеленый листок, скрутил его личинкой, насадил на крючок.

Первый заброс не удался. Харьков забросил снова, и снова безрезультатно. В руках не было прежней ловкости, сырое удилище казалось слишком гибким, приманка ложилась не там, где надо.

Он спустился ниже по течению. За соседним камнем оказалась небольшая заводь. Осторожно выглянув, Харьков увидел табунчик хариусов, подстерегающих добычу на струе. Продолжая таиться за камнем, он взмахнул удилищем. Приманка, подхваченная течением, сплыла ниже, но у слива вдруг заиграла, запрыгала, как живая, по прозрачной зыби. И тотчас — всплеск, рывок! Еще секунда и крупный хариус, блеснув серебром, взлетел в воздух.

Вот он в руках Харькова — упругий, скользкий, холодный, с ржавчинкой под плавником. По исхудалому лицу рыбака расплылась радость, желудок охватила мучительная боль голода.

Еще несколько взмахов удилищем, и у ног Харькова забился второй хариус. Больше килограмма свежей рыбы, это ли не богатство! Теперь можно было устроить настоящий пир. Харьков разжег костер, надел непотрошеных хариусов на березовые рожна и приткнул к огню. Пока готовился этот необыкновенный завтрак, рыбак смастерил «мушку» из клочка собственных волос и красной шерстяной нитки, извлеченной все из тех же рыбацких припасов. Приманка была сделана не так уж искусно, однако была лучше, уловистее зеленого листика.