Поиск-90: Приключения. Фантастика - [16]

— Давайте в дом. Будем начинать обыск, — поторопил я. — И так провозились…

Дом Мигалевой состоял из четырех комнат и кухни. Это были добротные, но как-то уж очень скромно, словно бы наспех, ненадолго, обставленные хоромы. Стены большой комнаты сплошь увешаны иконами. В углу, под образами, горела лампада. Пахло ладаном, расплавленным воском и еще чем-то, вызывавшим неосознанную тревогу. Странный дом.

Мигалева стояла возле жарко натопленной русской печи, прислонившись к ней спиной и сложив на груди руки. Взгляд ее, тяжелый и злой, выражал растерянность и смятение. Резко подняв глаза, она мельком взглянула на вошедшего Епифанова, и лицо ее стало бледным, губы плотно сжались в полоску, едва различимую на лице.

Голова Мигалевой была покрыта черным платком с черной же бахромой, который свисал с ее худых и острых плеч чуть ли не до самого пола.

За столом сидел незнакомый мне мужчина пожилого возраста с почти лысой головой.

Заметив нас, он встал.

— А, Григорий Иванович, — обратился он к Пискунову. — Все закончилось успешно?

— Почти, — кивнул Пискунов. — Вот только Скрябин…

— Да, я знаю, — ответил мужчина. — Но у него ничего страшного. Так, царапина. Дробью слегка задело. Я узнавал в больнице.

— Знакомьтесь, — Пискунов повернулся в нашу сторону. — Прокурор района Ивашов Николай Игнатьевич.

— Очень приятно, — протянул нам по очереди руку Ивашов. И, глянув на свои карманные часы, добавил: — Давайте начинать обыск. Время, правда, позднее, но, учитывая серьезность дела, я разрешаю вам провести обыск ночью. Товарищ Пискунов, предъявите Мигалевой и Епифанову постановление.

Пискунов раскрыл папку и, достав оттуда два листа бумаги, протянул один из них Епифанову. Это, к нашему удивлению, оказалась санкция на его арест. Очевидно, прямо здесь, в доме Мигалевой, Ивашов изменил свое первоначальное решение о предварительном задержании Епифанова.

Взяв дрожащими руками бумагу, близоруко щурясь и шевеля губами, Епифанов стал читать постановление. По мере чтения лицо его становилось пунцовым, на скулах запрыгали желваки. Он с трудом переводил дыхание, делая судорожные движения всем своим нескладным телом. Но испуга в нем не было.

— Я это… не подпишу, — твердо сказал Епифанов и вернул бумагу Пискунову.

Пискунов вспыхнул, но, перехватив предостерегающий взгляд Ивашова, взял себя в руки.

— Кроме прочего, гражданин Епифанов, мы обязаны произвести у вас в доме обыск. Это и вас касается, — повернулся Пискунов к Мигалевой. — Поэтому прошу слушать внимательно.

Он медленно, чеканя каждое слово, прочел постановление на производство обыска. Выждав некоторое время, как и подобает в подобных случаях, Пискунов предложил Мигалевой и Епифанову добровольно выдать предметы и вещи, которые имели отношение к интересующему нас делу. Но ответом было молчание.

Перед обыском мы решили, что будем искать галоши, лакированные туфли, окурки и сигареты, а также все, что могло попасть к Епифанову в период его «тесного» общения с Красноперовым-Кривым.

Ивашов встал.

— Приступайте к обыску. Понятых прошу быть внимательными…

Разбившись на пары, мы приступили к долгой и кропотливой работе.

Кто никогда не участвовал в подобном, не может представить, насколько это изнуряющий труд. Любая мелочь, даже, на первый взгляд, незаметная и, казалось, не имеющая отношения к делу, может все поставить с ног на голову, дать новый импульс в расследовании дела, навести на след и, в конечном итоге, привести к благополучному и скорому его завершению.

Обыск требует полной самоотдачи и безусловной добросовестности каждого работника милиции, принимающего участие в нем, потому что халатность одного может свести на нет усилия всего коллектива, а порой и загубить дело.

Уже три часа работала группа. Я все это время внимательно наблюдал за Епифановым и Мигалевой. Они ничем не выдавали своего волнения. Вели себя внешне спокойно.

— Или у них железная выдержка, или все это время мы проводим напрасно, — шепнул я Ивашову.

— Надо искать… — Ивашов неопределенно кивнул головой.

Еще час прошел в бесплодных поисках. Проверили все. Заглянули в каждый уголок дома и двора. Перевернули все сено на сеновале, весь картофель в погребе. Простучали каждую половицу, перегородку и икону. Обследовали печь и чердак. Пусто.

Тревога наша росла. А тут еще Мигалева, черт ее дери, подлила масла в огонь. Медленной, величавой походкой подошла к иконе, висевшей в углу, и, поправив прогоревший фитиль в лампаде, троекратно перекрестилась, давая тем самым понять, что бог видит, кто кого обидит.

— Нет на нас греха! — Мигалева склонила голову. — Господь да покарает всех обидящих и ненавидящих нас. О распенших Тя моливыйся любодушне Господи и рабом твоим о вразех молитися повелевый, ненавидящих и обидящих нас прости и от всякого зла и лукавства ко братолюдному и добродетельному настави жительству, смиренно мольбу приносим: да в согласием единомыслии славим Тя единого человеколюбца… — Упав на колени перед образами, Мигалева неистово перекрестилась, закинув назад в исступлении голову и еще, и еще раз осеняя себя крестным знамением.

— Перестаньте! — не выдержал Ханов.