Поиск-87: Приключения. Фантастика - [132]

Но сам-то Кокоть как мог вынести надругательство над любимым искусством?! Отказавшись категорически от ночлега в деревне, он яростно заводил «газик», рвал рукоятку. Переваливаясь на ямах и разбрызгивая грязь, передвижка с воем скрылась во тьме.

В этот раз он не стал изощряться, искать какую-то поляну, устроился прямо на дорожной обочине, подвесив экран на телеграфный столб. Знал, что вряд ли кто поедет ночью по хляби в дальнюю деревню. Дрожа от возбуждения, включил аппарат.

…Теперь де Фюфон вообще был злодеем. С герцогиней, красавицей-злодейкой, он колесил по Франции, преследуя и мечтая настичь в смертной своей погоне героя-герцога д’Анвиля, беззаветно преданного королю. Герцог переодевался, прятался под личиной богатого актера, и Мадлен, любимица публики, дарила ему ласки в номере какого-то мрачного постоялого двора. Но справедливость торжествует: злодеи схвачены, их ведут на эшафот. И вот уже герцогиня с позорного помоста бросает платок со своим вензелем стоящему неподалеку д’Анвилю. Он вздрагивает, прячет платок и вдруг, вскочив на лошадь и обнажив шпагу, начинает пробиваться к эшафоту, с которого тянет к нему руки прекрасная женщина. Вот он уже рядом, мечутся палачи, возбужденно озирается де Фюфон…

— Сейчас же прекратить безобразничать! — крикнул с передвижки Кокоть. Крикнул, испугался, хотел выключить аппарат, но никак не мог дрожащими руками нашарить выключатель.

Сразу после окрика движение на экране замедлилось. Толпа, сквозь которую герцог пробивался к эшафоту, ахнула и застыла с открытыми ртами. Сам же д’Анвиль обернулся к Саньке и сказал, недовольно морщась:

— Что вы хотели, достойный юноша?

Палач сел на круглую, похожую на пень, тумбу, где только что собирался рубить головы, сложил на груди руки и зевнул. Де Фюфон принялся чистить какое-то пятно на рубашке. Красавица же герцогиня наклонила к плечу головку и подмигнула Саньке: лукаво, значительно — так, что знобь, ударившая в виски, моментально пролилась на все тело, до пяток. Он наконец-то нашарил выключатель, повернул его… Однако изображение и не думало исчезать: так же светилось, струилось красками полотно, и так же продолжали жить и разговаривать помещенные в этот квадрат люди.

— Кто вы, дитя мое? — пожевав губами, спросил толстый аббат-исповедник.

— Я киномеханик! — гордо сказал Санька Синюхин. — А вы прекратите… это непорядок!

Замешательство усилилось: все сгрудились в кучки и стали о чем-то толковать, озадаченно оглядываясь на аппарат, на настороженно таящегося за ним парня.

— Каковым бы ни было ваше ремесло, любезный мсье… — с достоинством и обидой начал аббат, но был прерван. Подобрав длинные юбки, красавица герцогиня спрыгнула с помоста, протиснулась сквозь толпу и, вмиг оказавшись на переднем плане и заслонив всех, сказала, протянув руку к аппарату, за которым прятался от ее удивительных глаз Санька:

— Но почему бы любезному мсье самому не подняться к нам, дабы мы вместе могли разобраться в мучающих его несообразностях жизни?

Санька хотел присесть и зажмуриться, прижаться лбом к металлу, чтобы успокоить бухающую в голове кровь, но ничего не получилось — такой нежный, такой звонкий голос тек с экрана, совсем рядышком…

Красавица надула губки:

— Что же вы не подойдете? Дама протягивает руку… фуй, это даже неприлично!

Кокоть мешком свалился с киноустановки. Вяло, заторможенно изгибаясь, поднялся, почесал ушибленную ногу и захромал к экрану. Большими костлявыми пальцами ухватил за запястье пухлую руку красавицы, и без особых усилий был втянут ею на площадь. Здесь, освещенный ярким солнцем, он зажмурился и стал тереть глаза, нахохленно осматриваясь. Странное впечатление: стоило шагнуть за какую-то черту — и вот ты уже в другом пространстве, тоже трехмерном и наполненном жизнью. А вглядишься — и там, за порогом, который только что перешагнул, увидишь старенький свой фургончик, услышишь, как сладко вскрикивают и шлепаются в колеях лягушки, как шумит вдоль дороги темный непролазный лес…

Взяв Саньку за руку, герцогиня повела его к помосту — туда, где народ бурлил и удивлялся явлению незнакомца. Возле дощатого эшафота она повернулась к Саньке, дотронулась до подбородка и воскликнула:

— Глядите, друзья, а ведь он совсем недурен!

Де Фюфон отвернулся с судорожной усмешкой, а д’Анвиль глухо выругался. Странная веселая жуть овладела Синюхиным. Он выпрямился и, не обращая ни на кого внимания, коснулся плеча женщины. Она чуть откачнулась и пробормотала, прикрыв глаза:

— Что же вы можете предложить женщине, сударь?

Припомнив читанные романы, а еще больше — смотренные раньше фильмы, Кокоть ответил с достоинством:

— Руку и сердце, мадмуазель!

Ответ вряд ли пришелся герцогине по вкусу, это Санька уловил по реакции: искривив лицо, она крикнула визгливо:

— Да оставьте их при себе! Мне скучно, разве вы не видите? Как все примитивно, господи! Мне скучно, скучно — вы слышите, граф?

— Кони отдохнули, сударыня! — с эшафота отозвался де Фюфон. — Карета к вашим услугам, прошу!

Спускаясь с помоста, он отдал герцогине галантный поклон и сквозь редеющую толпу повел ее к углу площади — там цокала копытами, нетерпеливо перебирая ногами и высекая из булыжника искры, шестерка запряженных в великолепную карету рысаков. Вслед пучился с помоста палач. Вдруг схватил что-то, лежащее рядом с тумбой, и затрусил следом за удаляющимися жертвами. Догнал и бережно накрыл плечи де Фюфона лиловым бархатным плащом с искусно вышитой пурпурной розой. Слуга отворил дверцу, опустил подножку — и вот они уже скрылись в темной утробе кареты. Карета вихрем промчалась мимо Синюхина и д’Анвиля. Это зло, свирепое и обольстительное, поскакало по белому свету творить свое дело. Быстро нагнувшись, Санька смахнул с мостовой упавший к его ногам платок с вышитым вензелем и, скомкав, сунул в карман. Заметил ли герцог это движение? Он был бледен, острая бородка его, задравшись, метила, словно указка, направление, в котором стремились исчезнуть недавние враги. Борода вздрагивала, и рука сжимала эфес богатой дворянской шпаги.