Похвали день вечером - [43]

— А вам нравится? — покосился на меня баянист.

— Ничего. Действительно, красиво.

Мотор тарахтел отчаянно, и поэтому приходилось почти кричать. Артистка благодарно взглянула на меня и снова схватилась за мою руку: катер качнуло.

— Вы все время живете на острове? — спросила она.

— Все время.

— Очень трудно? Скучно, наверное?

— Нам скучать некогда. Служба.

Она была очень красивая, какими, наверное, и бывают только одни артистки. На руке у нее я увидел обручальное кольцо. Такая молодая, а уже замужем. Муж не очень-то радуется, когда она едет с концертами. Я бы не радовался.

— А смешные истории бывают? — спросил чтец. — Я немножко пишу, может, вспомните?

Что-то я не помню смешных историй. Может, рассказать, как у Костьки еноты посылку украли? Нет, не стоит. Я же обещал молчать про ту историю. А больше смешных историй у нас не было.

— Жаль, — сказал чтец. — Вы знаете, что такое юмор? Десять минут смеха полезней ведра морковки.

Артистку звали Нина Андреевна. Чтеца — Виктор Петрович. Баяниста — Илья Борисович. Я попытался представить себе, о чем они могут думать сейчас. Везут их куда-то к чертям на кулички. Мало одного концерта на заставе — давай на прожекторной. Что бы они сказали, если б узнали, что катер к берегу не пристает и придется им сигать в ялик? Но я радовался другому. Я вез сигареты, бензин для зажигалки, транзистор, печенье «Мария» и овсяное, варенье, кофе, перчатки и… артистов. Ребята будут довольны, а это самое главное.

Концерт будет завтра. Артисты, конечно, здорово устали. Я все сделал так, как приказал старший лейтенант. Единственное, что меня огорчило — ребята знали о приезде артистов, и я не увидел квадратных глаз. Зато была жареная рыба, горячий чай; варенье, которое я привез, оказалось кстати.

Меня встретили спокойно, я свой, а вот артисты — этого еще не бывало. В позапрошлом году, рассказывали, приезжал писатель. А вот артистов не бывало.

Так что на мою долю не оставалось никаких восторгов. Только у Сашки все время были вопрошающие глаза, и он норовил оказаться рядом со мной, а я все понимал и нарочно не спешил поговорить с ним. Он уедет завтра вместе с артистами. Еще успеем поговорить. А по совести — какого черта я буду ему рассказывать о Зое? Пусть встречается с ней сам, раз уж так вышло…

Но он ходил за мной чуть не по пятам, и когда мы устраивались на ночь в гараже, тихо сказал:

— Выйдем на пять минут?

— Спать охота, Сашка. Завтра весь день впереди.

Я знал, что он будет просить, и я пойду. Мне хотелось позлить его, сказать, что я не обязан устраивать чужое счастье. Но он не стал больше меня просить, только вздохнул. Вздох был тяжелый, и я сказал: «Пошли!»

Мы прыгали с камня на камень, и добрались до валуна, на котором когда-то кто-то написал масляной краской: «Осторожно. Не кантовать». Валун был плоский, и я забрался на него. В руках у меня были голыши — мелкие, обточенные водой камешки. Я размахнулся, бросил голыш в воду, наискосок, и он подпрыгнул несколько раз, прежде чем пойти ко дну.

— Пять «блинчиков», — сказал я, бросая следующий. — Снова пять.

— Ты ее видел?

— Конечно, — я все бросал и бросал камни, успокаивая себя. — Тебе привет.

— Когда она уезжает?

— Как раз успеешь проводить.

— Володька, — сказал он, — ты на меня не очень сердишься?

У меня получилось восемь «блинчиков». Я сказал:

— Мне-то что?

— Нехорошо получилось. Как будто я виноват перед тобой. Только об этим и думаю.

Рука у меня сорвалась, и следующий камень, булькнув, сразу ушел под воду.

— Ерунда. О службе надо больше думать, товарищ Головня.

— Я с тобой серьезно говорю, Володька. Ты попробуй меня понять… После всего того, что со мной было, — вдруг такое письмо. Как от родной сестры…

— Ну, у вас не очень-то родственные чувства, по-моему, — усмехнулся я.

— Не надо так, — поморщился Головня. — Пока я очень благодарен ей за тепло, вот и все. Это самое главное, чем я дорожу. И тебе благодарен…

— Брось, я-то при чем? Или ты хочешь сыграть в благородство и отойти в сторону?

— Нет, — сказал Сашка. — Наверное, не отойду.

— Ну и правильно, — меня занесло, и я не мог остановиться. Сашка сидел на камне, а я стоял под ним размахивая руками. — Не понимаю только, чего ты ко мне в душу с сапогами лезешь? Тебе-то какое дело до меня?

— Ты мой друг.

Все! Весь порох из меня вышел. Мне вовсе не хотелось ругаться с Сашкой. Я сел рядом с ним. Надо же разобраться до конца, а не пускать пену. Зойка все равно никогда не влюбилась бы в меня. Конечно, мне от этого не легче, но должен же я быть человеком. Я косился на Сашку и не понимал, почему это он сильнее, увереннее меня? Но это понимала Зоя.

— Ладно. Остановишься у меня. Я со своими предками уже договорился, — он сделал протестующее движение, и я прикрикнул: — Сказано — у меня, значит — у меня! Возьмешь пятерку и купишь от меня букет. Понял? Остальное — дело ваше.

Я спрыгнул с валуна и пошел к гаражу — спать. Сашка не двинулся. Уже возле дверей гаража я обернулся. Он сидел все там же, на камне, — неподвижный, как памятник на пьедестале. «Ты на меня не очень сердишься?». Дурак! Даже если очень — что теперь изменится? Ничего, кроме того, что потеряю двух друзей сразу…