Похвали день вечером - [38]

— Кстати, — сказал я сейчас, — Роберт Иванович к вам ходит?

— Нет, давно не был, — ответил Колянич и, как тогда, много лет назад, нахмурился снова.

Ладно, не хочет говорить, не надо. Мне вовсе не до Роберта Ивановича. Вот он впереди, мой цех. Мы вошли — и у меня сладко и радостно защемило сердце.

Стояла на тумбе перевернутая чаша, из нее бил фонтанчик, тот самый… И, как тогда, три года назад, я прикоснулся губами к холодной воде, сразу вспомнив ее вкус. С этой удивительной воды для меня начался завод, и сейчас я как бы заново переживал встречу с ним. Я пил жадно, вода скатывалась но подбородку и брызгала на рубашку, на мундир, а я не мог оторваться. Все повторялось. И грохот листогибочной машины, когда-то так ошеломивший меня, и предупреждающий звонок крана, несущего огромную заготовку, и даже запах, кисловатый запах металла, — все повторилось и вернулось ко мне.

Я даже не очень огорчился, что моих ребят не оказалось на месте — они работают в вечернюю смену. Ничего, я еще приду сюда, а потом вся бригада нагрянет ко мне.

На нашем участке работали какие-то незнакомые парни. Колянич сказал — из ПТУ, очень грамотные ребята. Для меня же это была «салага». Наверное, второй разряд всего-навсего. Вон один такой варит шов — брызги летят. Ясное же дело — далеко держит дугу…

Зато еще издали я увидел квадратную фигуру своего бригадира и учителя — дяди Леши Савдунина. Все-таки опять повезло!

— Разрешите доложить, рядовой Соколов прибыл! — сказал я. Дядя Леша улыбнулся, и глаза у него стали щелочками. В нем все было квадратным, и только глаза круглыми, да и те превращались в такие вот щелочки, когда он улыбался.

Дядю Лешу Савдунина мы любили по-особенному. Быть может, потому, что каждому из нас он дал профессию; не ремесло, а тонкую профессию сварщика, и сделал это так по-доброму.

А мое с ним, так сказать, деловое знакомство началось немного неожиданно. Я сваривал листы. Шов был ровный, не подкопаешься. Подошел дядя Леша, я небрежно кивнул на сваренные листы и сказал:

— Симфония, а? Пять с плюсом?

У бригадира над глазами шевельнулись подобия бровей, и он буркнул:

— Поговорка есть… Похвали работу днем, а день вечером.

Я крикнул ему вслед, что уж, в общем-то, день, одиннадцать двадцать. Он не ответил, и тут только я понял, что, наверное, кажусь просто петушком, который вопреки всем петушиным правилам кукарекал до рассвета. У меня запылали уши.

Потом я заметил, если кто-нибудь из ребят «заворачивал не туда», прихвастывал, дядя Леша одергивал его: «Поговорка есть… Похвали работу днем…»

…Дядя Леша протянул мне квадратную руку, и я взял ее с опаской. Обычно после его рукопожатия пальцы слипались и белели.

— Ничего, — сказал он. — Вполне.

Савдунин был неразговорчив, пожалуй, даже Эрих Кыргемаа показался бы перед ним болтуном. Он сказал два слова и опять долго улыбался, а потом все-таки спросил:

— Как?

— Все в порядке, граница на замке, дядя Леша.

— Ты его поздравь, — сказал мне Колянич. — К пятидесятилетию орденом наградили, «Знак Почета». Вчера праздновали.

Я заволновался. Знал бы, что дяде Леше пятьдесят, заранее поздравил бы. А теперь-то чего, задним числом? И подарка не сделал никакого. Впрочем, хоть это…

— Газетка найдется? — спросил я Колянича. Он пожал плечами. В конторке, кажется, есть. До конторки только далеко. Ребята-сварщики поглядывали на нас с любопытством, и я крикнул: — Газетки у вас не найдется?

Газета нашлась. Я развернул пакет и шлепнул на газету леща. Парень, который дал мне газету, вытаращил глаза: вот это штука! Отродясь не видал таких! Я протянул леща Савдунину.

— Принимайте, дядя Леша.

— Спасибо.

— Говорят, с кашей хорошо, — сказал парень. — С гречневой. Ты сам поймал или купил?

Я смерил его самым презрительным взглядом. А ребята уже толпились вокруг нас, и каждому обязательно хотелось потыкать в леща пальцем.

— Рыбу не видели, что ли? — сказал я. — А ну, снимай щиток.

— Что? — не понял парень, который дал мне газету.

— Щиток, говорю, снимай. И робу.

Он покорно снял со своей головы щиток, а я со своей — фуражку. Надел щиток. Скинул на руки Колянича мундир и натянул брезентовую робу. Спросил парня, кивнув на сварочную плиту:

— Заземлено?

— Пустой вопрос, — сказал он. Очевидно, обиделся.

Это было мое место. Парень просто не знал этого, иначе не обижался бы. Я посмотрел на деталь — старая знакомая, такие я уже варил. Я выбросил из зажима сгоревший электрод и поставил другой, четырехмиллиметровый, опустил щиток.

Обычно сварщики зажигают дугу «тычком». Но я был из школы Савдунина, что ни говори. Мы зажигали дугу, чиркая электродом, как спичкой. Я чиркнул — и сквозь черное стекло наконец-то увидел, как капли электрода начали падать в «ванну» — оплавленные края шва.

Я ничего не забыл! Я вел электрод, чуть покачивая его от кромки шва к кромке, стараясь держать дугу как можно ближе к металлу. Там опять происходило чудо, уже не раз виденное и не раз пережитое мной. Я соединял два разрозненных куска металла — и рождалась деталь, вещь.

Все!

Я откинул щиток на маковку.

Шов был ровный, чистый, ни бугорка, ни ямки.

— Как масло сварил, — сказал кто-то.

Они стояли поодаль — Колянич, Савдунин, вся «салага» — и теперь тянулись, чтобы взглянуть: не запорол ли деталь этот нахальный солдат-пограничник? Ничего! Четвертый разряд не дают за здорово-живешь.