Похвали день вечером - [37]

Я смотрел в окно, и казалось, что перед глазами в обратную сторону разматывается уже виденная однажды кинопленка. Год назад я видел эти же аккуратные платформы, привокзальные киоски, очереди к автобусам. Потом пошли дачные пригороды; уйма детишек; в вагоне запахло жженым — это в садах жгут прошлогоднюю листву…

Я не замечал, что в вагоне становится многолюдно. Кто-то спросил меня: «Здесь свободно?» — и я кивнул. Пожилая женщина с большой хозяйственной сумкой села напротив.

До Ленинграда было совсем близко.

— Отслужил, сынок? — спросила пожилая женщина.

— Нет еще.

— В отпуск, стало быть?

— Да.

— В Ленинград?

— А куда же?

— Это хорошо. Близко служишь. А мой вот — на Дальнем Востоке.

— Далековато, — согласился я. — Пограничник?

— Нет, связист.

— Тоже ничего, — кивнул я. — Первогодок?

— Первогодок. И время-то нынче мирное, и сам пишет, как там хорошо, а я вся извелась…

— Чего изводиться-то зря? — спросил я. — Мы не маленькие.

— Это вы для себя большие, а для нас — маленькие, — улыбнулась она и полезла в сумку. — Вот, пирожки у меня есть. Хочешь? С морковкой.

Есть мне хотелось здорово. Вокзальный буфет закрылся как раз перед моим носом: обеденный перерыв. Так что пирожок-другой оказались бы очень кстати. Я взял пирожок, она сказала: бери еще — и я взял еще один. Там, в пакете, было всего пять штук. Я ел пирожки с морковкой, настоящие домашние пирожки, и слушал женщину:

— …Тайга там, пишет, такая, что наши леса перед ней вроде Летнего сада. Тигры водятся. Вон куда заехал!

Я согласно кивал в ответ: да, действительно, далековато.

— Он до службы в радиотехникуме учился, Володька-то. А ты где?

— На жавоже аботал, — сказал я, уплетая пирожок. Она поняла: ах, вот оно что, на заводе! А мать, отец есть?

— А у нас нет отца, — сказала она. — Пять лет назад в поселке пожар был, он троих детишек спас да сам обгорел…

Она отвернулась к окошку.

Я с трудом проглотил последний кусок.

Мы долго ехали молча. Вдруг женщина начала торопливо собираться: сейчас ей выходить, чуть не прозевала свою остановку.

— Погодите, — сказал я и тоже встал.

Из своего пакета я вынул леща с приставшими к золотым бокам листьями крапивы.

— Вот, возьмите. Наш, пограничный. Не бойтесь, вчера вечером поймали. — Женщина не хотела брать рыбу. — Берите, берите. И бумага у меня есть, сейчас завернем.

Я вырвал из «Огонька» несколько страниц.

— Спасибо, сынок, — тихо сказала женщина. — Счастливо тебе. Как тебя звать?

— Так же, как и вашего, — ответил я.

В бюро пропусков было пусто, только какой-то парень в немыслимых клешах и клетчатом пиджаке разговаривал по местному телефону. Когда я вошел, он отвернулся, будто так я не услышу, о чем он говорит.

Я быстро догадался, что он разговаривал с девушкой: «Ну, а когда же?.. Почему не сегодня?.. У тебя вечно дела…» Я ждал, ждал, а потом постучал согнутым пальцем в его спину:

— Эй, закругляйся!

— Подождешь… Это я не тебе… Так когда же точно? Ну, как хочешь…

— Не может она сегодня, — объяснил я парню. — Не приставай.

Он со злостью швырнул трубку на рычаг и вышел, не поглядев на меня. Я поднял трубку — она была горячая: должно быть, разговор был долгий.

— Шестьсот тридцать шесть. — Это номер нашего участка. — Мастера Соколова, пожалуйста.

— Слушаю.

— Николай Николаевич?

— Володька! — Колянич кричал в трубку, как оглашенный. — Володька, стой на месте — и никуда! Понял? Я сейчас…

Колянич налетел на меня, смял, и опять я был маленьким и слабым перед ним. Он спрашивал и не дожидался ответа: какими судьбами? Не заболел ли? Надолго ли?

— Ну, вот, — проворчал я, выкарабкиваясь из его рук, — не успел приехать, а ты уже спрашиваешь, надолго ли?

— Да покажись! — он отодвинул меня и посмотрел издали. — В глазах у тебя вроде бы что-то осмысленное появилось?

Начинается!

Он потащил меня к начальнику охраны. Может, разрешит без пропуска по старому знакомству?

Мы шли заводским двором, и все здесь было мне знакомо и дорого. И эти щиты с объявлениями (сегодня наши играют на первенство города с «Балтикой»), и маневровые дизельки, тянущие платформы с железом, и сирень, буйно цветущая в сквере.

Вдруг я остановился. Вплотную к старому скверу подошла стена нового корпуса. Я не мог забыть его. Просто его здесь раньше не было.

— А, — сказал Колянич, — это второй сборочный. Весной ребята поднялись крышу стеклить, а там, под балками, уже воробьиные гнезда.

Он рассказывал об этом, отворачиваясь. Уж я-то знал Колянича и тронул его за плечо:

— Ты чего?

— Боюсь, переведут меня туда. Есть две кандидатуры — я и Роберт Иванович Клюев. Не хочется из родного цеха уходить…

— Да уж, — согласился я. Все-таки два с лишним десятка лет он на одном месте. Но мне новый цех нравился. Еще не побывав там внутри, я будто видел, как там светло и просторно.

— Наверное, тебя оставят, — сказал я. — Клюев помоложе и к тому же старший мастер. Я бы перевел его, а не тебя.

— Вот и согласуй этот вопрос с кадровиками, — засмеялся Колянич.

Роберт Иванович Клюев был его давним приятелем. Помню, как он усаживал меня на колено и начинал показывать фокусы. Это было здорово!

Но потом он стал бывать у нас все реже и реже. Я спросил у Колянича, почему, он нахмурился и ответил, что мало времени…