Похвала недругу - [25]

— Откуда?! — невольно воскликнул я. — Ты же…

— Камуфляж, — успокоил меня Неваляйкин. — Для героической биографии это необходимо.

— И тебя приняли в члены Союза?

— А как же! — воскликнул Неваляйкин. — У них же тоже, я слышал, статистика, их же тоже, говорят, проверяют, спрашивают проценты: сколько женщин, сколько грамотных, почему уменьшилось мужское поголовье? Лауреатов таких-то — столько, таких-то — столько, трижды — столько-то, четырежды — столько-то, кандидатов без мандатов — столько-то, врачей-трепачей, кинологов-сексологов, тоё-моё и прочее. А спортсмена-чемпиона нет. Почему? Недооценка, недоработка. Ну вот и говорят мне: «Давай еще одну книжку, и ты — член». А я что? Пожалуйста! Бах — роман «Нокаут в сексе». И все, и я — в дамках. А ты чем занимаешься? Гляжу я на тебя — здоровый ты, крепкий. С таким здоровьем только издательства штурмовать. Иди в писатели, помогу. Это же так, легкая атлётика! Не хочешь… А зря! — он посмотрел на часы. — Ну, прости, старичок, спешу, несу в издательство вот очередной свой роман. Пожелай мне удачи, ругай… Пошли меня к черту… Ты меня к черту пошли, поня́л. Для удачи. Ну, пошли, пошли, не обижусь.

— Пошел ты… А подальше послать тебя нельзя?

— Давай! Для удачи — все годится!

ЧЕРСТВЫЕ ЛЮДИ

С львиной нечесаной гривой, с лохматыми нашлепками бакенбардов, с посыпанными, как пеплом, перхотью плечами Неваляйкин небрежно уронил свое тело в глубокое и огромное, как саркофаг, кресло, безжизненно откинул руку и устало смежил глаза. Отработанная годами поза эта означала: «Гений устал». На этот раз он действительно устал: Неваляйкин только что возвратился с похорон тещи и был переполнен впечатлениями. «Черт бы ее побрал, — думал он, — с этими ее похоронами… Нужно было мне туда ехать, стоять у гроба, изображать скорбящего!.. Дурацкое положение какое-то, как в очередном анекдоте про тещ. Три дня пропало ни за понюшку… Но ладно, надеюсь, это в последний раз: семь тещ похоронил — сколько можно!»

И вдруг его осенило, он встрепенулся, открыл глаза и скорбным голосом попросил жену:

— Мивочка, подай тевефончик… — Неваляйкин иногда картавил, иногда шепелявил или заикался, смотря по обстоятельствам. С женой и вообще с женщинами он предпочитал говорить «в» вместо «л». — И не огорчайся очень: горю не поможешь. Ты видишь: я скорбвью не меньше твоего. Подай тевефончик…

Жена принесла некогда белый, захватанный аппарат, вслед за ней тянулся длинный перекрученный узловатый шнур.

— Спасибо, Мивочка. — Неваляйкин набрал номер и заупокойным голосом спросил: — Это издатевьство?.. Мария Санна?.. Неваляйкин… Да… Здравствуйте… Говос? Хоть такой пока есть. Горе у меня, горе. Очень бойшое, не знаю, как и переживу: теща умерва… О нет, это дураки о тещах анекдоты сочиняют. Она же мне мивее родной матери быва, я ею тойко и жив, вдохноввявся. А вюди кругом!.. Что за вюди? Одна черствость. Невниматейные, нечуткие… Какой там? Простого сочувствия не встретишь, не то что помощи. А я в такой прострации. Одна надежда на вас — выручайте: совсем на меви, поиздержався. Знаете, то гробик, то попик… Да, верующая быва… А как же, надо было уважить. То могивку выкопать, то закопать, то поминки… — голос его совсем упал. — Ну как, чем можете помочь? У вас вежит моя заявочка. Да, да… Да разве за рукописью дево встанет? Быв бы договор, аванс. Я ведь совсем без копейки. Не поверите: с вокзава домой на тровейбусе ехав зайцем. Спасибо, спасибо… Простите, а какую ставку вы мне даете за вист? Как всем? А почему не четыреста? Это тойко вауреатам? Вы меня режете без ножа, Марья Санна, этой формайностью. Пожавейте: у меня такое горе… И потом: я ведь тоже вауреат премии ковхоза имени Разина, и, кстати, в других издатевьствах мне всегда сами, даже без намека с моей стороны, назначают ставку четыреста. А вы… У меня же детей куча, их же надо кормить. Как откуда? Авименты пвачу по пяти аттестатам. Конечно! Ну, спасибо, уваживи. Когда можно приехать повучить аванс? Посвезавтра?! Боже мой, как же я доживу до посвезавтра? Я ведь сегодня ничего не ев… Завтра? Хорошо. В первой пововине дня? Во второй?! Ну, вадно, вадно, я готов на все… Как вы скажете, Марья Санна… Благодарю вас… — Неваляйкин повесил трубку, взглянул на жену: — Мивочка, не смотри на меня так. Пойди в свою комнату, отдохни, Мивочка. Видит бог — я не хочу восьмой тещи.

Не дав трубке остыть, Неваляйкин снова закрутил диск.

— Хрум Хрумович? Н-неваляйкин… Да… Выручайте, дорогой, пропадаю: т-такое нервное потрясение! Еле стою, ей-ей-богу. Тещу п-п-похоронил… Да, плачу… Но, но… Нет, нет, эти анекдоты не для меня. У меня совсем др-др-другое. Она для меня была больше чем мать родная. Не могу, не могу… — Неваляйкин всхлипнул. — А люди кругом такие черствые — копейки взаймы не дают, а я так выложился, что и поверить трудно. Похороны — это т-т-такие расходы! Один б-б-бальзамин что стоит. А оградка? Да, забальзамировал. Ну что вы, такая женщина! Она столько для м-м-меня сделала. Не пожалел. Делают, у нас все делают, б-б-были бы деньги. Ну, как чем п-поможете? У вас лежит мой р-рассказ. Слабый. Знаю, что слабый. Но разве я могу в таком с-с-состоянии работать? Я, можно сказать, в т-трансе, и никому до этого дела нет. Какая черствость! Можно же посочувствовать? Да и ч-читателю можно объяснить. Разве мало у нас п-п-печатается слабых п-произведений? А это и не так уж, чтоб очень… С-с-ставите в номер? Вот спасибо!.. А нельзя ли гонорарчик выписать заранее? Будьте настолько великодушны. Б-благодарю вас — вы спасли меня, честное слово: я стоял на краю бездны, я был в отчаянье… — Неваляйкин положил трубку, проговорил: — Хамло! Рассказ слабый, видите ли!..