Похождения поручика Ржевского - [16]

— О-о! Это великолепно! — возрадовался мещанин. — Благодаря вам мои характеристики московских купцов наконец будут услышаны широкой публикой.

— Только прошу, не слишком одиозные. У литераторов есть ценсоры, которые могут навсегда отбить охоту к сочинительству.

— Одиозные — это плохие видимо? Но можно чутка фамилии ведь изменить: вместо Хлудова написать Блудов, а вместо Рахманина — Ахманов…

— Кстати о фамилиях: напомните мне ваше имя и отчество…

— Илья Ефимович.

— Я поступлю с фамилиями купцов по вашему способу, Илья Ефимович.

— Тогда пойдемте за стол, пока еще есть места. Обещаю трюфели не заказывать.

— Здесь разве есть трюфели?

— Шутка это, шутка. Здесь даже устриц не бывает. Но гурьевскую кашу варят, от которой я не откажусь.

— Тогда и я ее закажу: надо же наконец узнать, что это за каша…

— Ее варят из манки — это такая редкая тонкая крупа из особых сортов пшеницы, — пояснил Хохряков. — На молоке с пенками.

Макс едва удержался, чтобы не расхохотаться: вот тебе и гурьевская каша, любимая еда императоров! Потом спохватился: вдруг есть такой рецепт, при котором обычная манка становится деликатесом?

Наконец заказанную кашу принесли (украшенную ломтиками апельсинов, изюмом и грецкими орехами) и Хохряков, благоговея, поднес ко рту первую ложку. Макс тоже попробовал: одну, вторую, обжегся и стал мельчить порции. Внутри каши оказались вкуснющие пенки, которые и составляли ее секрет. Наконец каша закончилась, Макс мысленно пожал плечами, а ублаготворенный Илья Ефимович начал витийствовать…

Чего он только не порассказал о замоскворецких купцах! Максим, однако, слушал его избирательно: деловую информацию впитывал, а бытовую пропускал мимо ушей — набрался в свое время в пьесах Островского. Впрочем, одна история его покоробила: в ней речь шла о купце, жена которого нарожала за 20 лет 15 детей, а на шестнадцатых родах скончалась. Выжило 9 детей, в том числе пятеро сыновей, которые стали по очереди жениться. Купец больше в брак не вступал (дал зарок жене перед смертью), но после свадьбы старшего сына начал посылать его в длительные поездки. Сам же вызвал к себе его жену и склонил к прелюбодеянию. Об этом то ли никто не узнал, то ли сочли за благо промолчать, но все осталось шито-крыто. Невестка же как положено через год родила: то ли от мужа, то ли от свекра. Тут женился второй сын и история повторилась. То же было и с третьей невесткой и с четвертой. Но после пятой свадьбы купца нашли в петле, и домашние решили, что в нем проснулась совесть. Только лично Хохряков думает иначе…

На прямой вопрос, чье купеческое семейство в Москве является самым авторитетным, Илья Ефимович сказал:

— Куманины, конечно. У них и отец был городским головой и сын его, Константин Алексеич, а теперь на ту же должность прочат Валентина Алексеича. Есть еще Александр Алексеевич, служивший в Московском архиве МИДа, а теперь ведущий большую торговлю чаем. Все они и богаты и знатны уже (двое получили дворянство) и связи имеют преобширные как среди купечества, так и среди дворян.

— Кто из них более отзывчив к людям?

— Александр Алексеич, пожалуй. Он взял на кошт и воспитание своих племянников и племянниц после смерти свояка, Михаила Достоевского, бывшего врачом…

— А где его дом, не знаете?

— Был на Ордынке, но уже несколько лет он переехал с семейством на Маросейку, в Старосадский переулок…

— Что ж, было приятно с вами поговорить, Илья Ефимович. Надеюсь, мы еще встретимся, — учтиво сказал Городецкий и пошел восвояси.

Глава тринадцатая Купец новой формации

Желая предстать богачу как минимум опрятным, Макс посидел у чистильщика обуви и махнул лихачу — черт с ними, с копейками, имидж дороже. Через полчаса лихач остановился перед обширным (14 окон по фасаду) трехэтажным домом где-то между Зарядьем и Чистыми прудами.

Городецкий сошел на опрятную булыжную мостовую (видать дворника здесь строго обязывают держать марку) и двинулся к подъезду, достав из жилетки новенькую визитку, где элегантным почерком было написано: Максим Федорович Городецкий, потомственный дворянин, журналист газеты «Молва». Не успел он подойти к двери, как она открылась и на крыльцо вышел вышколенный привратник: без ливреи, но безукоризненно одетый. Молча поклонившись, он взял визитку, мельком на нее глянул и открыл дверь пошире, пропуская посетителя в небольшой вестибюль.

— Присядьте, Максим Федорович, — сказал он неожиданно для Городецкого и пошел внутрь здания. Макс обернулся, увидел резное кресло и угнездился в нем, приготовившись к ожиданию. Неожиданно внутренняя дверь отворилась и в вестибюль вошел другой привратник, который сел молча в кресло по другую сторону двери, глянул в какое-то оптическое приспособление на улицу и замер. «Умно, — подумал Макс. — Первый расскажет хозяину как выглядит посетитель, а второй покараулит дверь». Привратник пришел за Максом минут через десять и повел его сначала по коридору вдоль окон, затем вверх по лестнице на второй этаж и вновь по коридору, но уже внутреннему. Дойдя до овальной ниши, он приостановился, открыл в ней высокую дверь, сказал внутрь «Максим Городецкий» и удалился. Войдя, Макс оказался в средних размеров гостиной, где в массивном кожаном кресле сидел мужчина лет сорока пяти в строгом темно-сером сюртуке. Был он худощав и лицо имел чуть изможденное, но полное спокойствия.