Похождения Нила Кручинина - [26]
Пастор пожал плечами. Послышался голос Оле:
— Херре Видкун Хеккерт знает все, что, касается ломбарда.
Видкун в сомнении покачал головой:
— Этого я не знаю.
Он поднялся, пристально поглядел на Оле, и резко отвернувшись, пошел к выходу. Какая-то тяжелая струя мрачного недоверия и уныния тянулась за его большой сутулой фигурой. Словно холодное дыхание неприязни и взаимных подозрений растекалось по комнате. Даже яркий свет лампы перестал казаться Грачику уютным и ласковым, и лица в нем стали зеленоватыми, точно обрели вдруг бледность мертвецов.
Проводив взглядом широкую сутулую спину уходящего Видкуна, Грачик спросил пастора:
— Вы сказали, что нацисты сожгли свои секретные архивы.
— Да, это все знают.
— В том числе архив гестапо?
— Да. Вся улица перед гестапо была крыта пеплом и хлопьями тлеющей бумаги.
— Да, да, — весело подтвердил хозяин. — Эти хлопья летели из печных труб так, словно вся преисподняя жгла бумагу.
— Откуда же известно, что это сжигались именно секретные дела? — спросил Грачик
— Так говорят… — неопределенно проговорил хозяин.
— Не только так говорят, — строго поправил пастор. — Это точно установлено: архивы гестапо сожжены.
— Ну что же, сожжены так сожжены, — согласился шкипер. — Нам до них нет дела. Нас больше интересуют книги ломбарда.
Чтобы рассеять атмосферу некоторой натянутости, вызванной этой темой, по-видимому, неприятной кассиру, Грачик весело сказал:
— А нас интересует вот что. — Он сел за старенькое пианино, и разбитый, давно не настраивавшийся инструмент издал первые дребезжащие звуки. Грачик было остановился в недоумении и нерешительности, но Кручинин воскликнул:
— Продолжай, продолжай, пожалуйста… Ты знаешь, это чем-то напоминает клавесин… Сыграй что-нибудь очень старое. Из песен этой страны.
— Нет ли у вас нот? — обратился Грачик к хозяину. — Что-нибудь из Оле Буля или Грига?
Хозяин удивленно поглядел на жену, та ответила таким же удивленным взглядом. Можно было подумать, что они впервые слышат имя великого музыканта. Не желая вводить их в смущенье, Грачик заиграл по слуху. От его внимания не укрылось, как по-разному реагировали на музыку слушатели. Старый шкипер оперся подбородком на руку и, не отрываясь, следил за пальцами Грачика. В противоположность шкиперу, пастор, которому как собирателю песен сам бог велел быть внимательным слушателем, казалось, вовсе не был заинтересован его игрой. Черты его лица, когда на него никто не глядел, стали жесткими, и взгляд говорил о том, что мысли его далеко.
Хозяин иронически поглядывал на то, как Грачик усаживался за пианино и брал первые ноты. И даже нахмурился, услышав первые ноты своего разбитого инструмента, словно его дряхлость была для него новостью. Но как только все яснее стал различаться ритм танца, морщины на лбу его разгладились и носок его ноги словно бы сам стал притопывать такт музыке.
— Да ведь это же халлинг! — улыбаясь, воскликнул хозяин, когда в воздухе, словно уносящаяся снежинка, растаял последний звук, — это же наш халлинг, — повторил он.
— Когда я был помоложе, я тоже танцевал его. — Дружески толкнув Грачика в спину, он сказал: — Ну, ну давай-ка еще что-нибудь.
Грачик заиграл григовский “Танец с прыжками”. И вдруг за спиной его раздался тяжелый топот морских сапог. Оглянувшись через плечо, Грачик с удивлением увидел шкипера Хеккерта, выделывающего незамысловатые па народного танца. Напротив него, подбоченясь, стояла хозяйка, выжидая своей очереди вступать. Лица обоих были сосредоточены, слов они вспоминали что-то далекое и трудное.
Грачика заставили еще и еще раз сыграть тот же танец. После шкипера станцевал и хозяин в паре с женой.
Гости разошлись в самом благодушном настроении. Даже пастор, лицо которого во все время игры и танцев оставалось равнодушным, сказал Грачику несколько любезных слов на прощанье.
Оставшись в своей комнате, Грачик посмотрел на Кручинина:
— Ну-с, что вы скажете?
— Ничего, комната как комната, народ как народ…
— Я говорю об архиве гестапо… ведь если он сожжен…
Он имел в виду, что в таком случае их путешествие теряет половину смысла.
В ответ Кручинин только пожал плечами и ответил вопросом же:
— А если он не сожжен?
— Вы хотите сказать, что если разыскиваемый нами нацист не сжег архив гестапо, то, получив архив, мы не станем преследовать этого нациста, не будем считать его преступником?
Кручинин посмотрел на Грачика с нескрываемым удивлением.
— Удивительно, просто замечательно удивительно, Сурен джан, — имитируя дикцию Грачика, проговорил Кручинин, — иногда ты здорово, замечательно здорово умеешь ставить вес с ног на голову. Замечательно!
Грачик знал, что лишь в минуты крайнего довольства им его старший друг позволял себе его передразнивать.
— Если он не сжег архив, — проговорил Грачик в смущении, — и тем самым дает нам возможность…
Но Кручинин не дал ему договорить.
— Никаких возможностей он нам не дает, — резко сказал он. — Не ради наших “возможностей” он сберег архив. Его виновность нисколько не уменьшается от того, что архив цел.
— Как же так?… Объективно это работа на нас.
— Выбрось из головы слово “объективно”. Хорошенько запомни, что признание действия преступным зависит от классовой цели, как это действие преследовало. А едва ли даже у такого несообразительного субъекта, как мой друг Сурен Грачик, есть сомнение в классов цели спасения архива. А?
