Похождения молодого графа Потовского - [53]

Но каково было мое изумление, когда в этой спокойной мечтательнице я узнал Люцилу!

— Небо, тень Густава! — вскричала она тотчас же, отклоняясь в ужасе назад.

Она побледнела и упала без сознания на свою спутницу, которая оставалась неподвижно от страха.

Я устремляюсь, чтобы принять ее в свои объятия; зову ее по имени, стараюсь призвать ее к жизни. Долго мои усилие были бесполезны.

Наконец она полуоткрыта глаза.

— Нет, это не тень, это — твой милый, Люцила, — кричал я, прижимая ее к моему сердцу.

Бледная, трепещущая, с трудом переводящая дыхание, она испускала глубокие вздохи и глядела на меня изумленными глазами.

— Не узнаешь ты своего милого, Люцила?

Она хочет говорить, но не находить слов.

Мало-помалу цвет ее лица оживляется, грудь начинает приподниматься, дыхание восстановляться, язык получает свободу; глаза ее наполняются слезами, она произносит несколько слов, но рыдание ее душат.

Мы оба теряем употребление нашими чувствами. Наши руки переплетаются, наши слезы сливаются, наши сердца сближаются и, все теснее и теснее прижимаясь, отвечают друг другу.

Ах, кто мог бы выразить восторги двух чувствительных сердец, которые после долгих разлуки и вздохов, снова оказываются соединенными?

Долго слезы наши были единственным выражением нашей радости и любви.

Наконец вернулась к ней способность говорить.

— Дорогой Густав! — сказала она, — как, вы не мертвы? Уже два месяца я оплакиваю вашу потерю.

— Ох! А я оплакивал твою, дорогая Люцила, но благодаря небу, без достаточных оснований, так как я держу тебя в объятиях полную жизни.

И в восторгах радости, я, не переставая, покрывал ее поцелуями.

— Не сон ли это?

— Нет, не сон, а дело рук злых людей.

— Что вы хотите сказать? Объясните мне эту загадку.

Волнение, охватившее меня, было так велико, что я не мог говорить.

Слезы текли в изобилии из моих глаз. Я чувствовал, как по мне пробегала лихорадочная дрожь; мой голос был глух, лицо все в огне.

После этих первых заявлений о себе природы, я сделался спокойнее и рассказал ей, что только что произошло у меня с Софіей.

— Жестокая подруга! — восклицала часто в продолжение моего рассказа Люцила, — надо ли, чтобы я упрекала тебя в моем несчастий.

Она рассказала мне в свою очередь, каким способом она узнала о моей предполагаемой смерти.

— Ах, Густав, — продолжала она, — как тебе описать состояние моей души при этом известии. Оно было неописуемо.

Долго я была во власти смертельной тоски, силы покинули меня, наконец, и я впала в тупое горе. Там (она указала пальцем на замок), там каждый день я лила слезы над твоим пеплом, а сюда я приходила по временам скрывать мою грусть, ожидая, когда смерть соединит меня с тобою.

Произнося эти слова, она с томительным видом смотрела на меня. Она видела, что слезы снова наполняют мои глаза.

— Я не хочу тебя расстраивать, — продолжала она с грустной улыбкой. — Мои несчастия кончены, так как ты еще мой.

Тихое довольство, сиявшее в ее глазах, перешло в мою душу; я сжал ее в объятиях и покрыл второй раз поцелуями.

— Пойдем, — сказал я Люциле, кончив предаваться восторгам радости, — расположимся в каком-нибудь соседнем шалаше и забудем печали, причиненные нам злыми людьми.

— Этого нельзя, — ответила Люцила. — Я ушла из дому уже давно, должна была приехать мать. Я боюсь, что уже беспокоятся на мой счет. Если бы я запоздала домой еще, я повергла бы их в жестокое беспокойство.

Лишенный возможности вести ее с собою, я хотел идти с нею; она воспротивилась и этому, указав мне основательно, что будет некрасиво с ее стороны, если она приведет к себе милого.

Я хотел удержать ее дольше, она не соглашалась и на это.

Она подарила все же еще несколько минут. Я воспользовался ими с целью продолжать раскрывать ей сердце; но оно было так полно, у меня было столько ей сказать, что я не знал, с чего начать; я удовольствовался самым важным, сообщил ей о счастливой перемене в образе мышление моего отца и о его намерении выйти из конфедерации.

Когда я кончил, она настоятельно потребовала, чтобы я позволить ей удалиться. Я не мог противиться ее настояниям.

— Идите, дорогой Густав, — сказала она мне, прощаясь, — поищите убежища где-нибудь в окрестностях и завтра утром возвращайтесь под эти деревья: мне нужно сказать вам о многом, и, вероятно, вы узнаете от меня о кое-чем, что вас удивит.

Я ее поцеловал, и она удалилась со спутницею, которая, пока длилась наша беседа, сидела с широко раскрытыми глазами.

Я следил за нею глазами, пока мог; потом я присоединился к моему слуге, который, устав ждать меня, уснул на траве.

Мы отправились к моему прежнему убежищу. Добрый человек обнаружил много радости, вновь увидав меня.

Я был вне себя от радости, тысяча сладостных мыслей одна за другой представлялись моему взволнованному уму. Сон не приходил долго их разогнать. Я провел почти всю ночь, в ожидании дня.

Едва он начал брезжиться, как я почувствовал, что радость моя увеличивается; затем я считал с нетерпением минуты и проклинал запаздывающее время. Наконец час настал.

Я отправился на указанное место.

Немного прождав, я увидел трех приближавшихся в сопровождении двух слуг женщин. Я издали узнал Люцилу, бросаюсь к ней на встречу, присоединяюсь к ней, вижу только ее, бросаюсь ей на шею.