Похождения молодого графа Потовского - [52]

Состояние, в котором я ее видел, вызывало во мне сострадание; ее упреки пронзали мне сердце, а зрелище этой сильно волновавшейся груди разжигало мое воображение.

Уже я начинал терять силы к сопротивлению. Чтобы уйти от гибели, я предался бегству.

Едва я прошел двери, как пронзительные крики поразили мой слух. Я замедлил шаги и услышал следующий монолог:

— Итак ни к чему, что я смутила их любовь? Несчастная, что я сделала? В какое я попала безвыходное положение? Как из него выйти? Как он будет меня ненавидеть, когда узнает, что именно из-за меня он проливал слезы! Как будет презирать, вспоминая о моей постыдной слабости! Воспоминание о состоянии, в котором он меня только что видел, будет неразлучно с ним и в объятиях счастливой соперницы, и мое поражение послужит только к увеличению ее торжества. Ах, он бежит, полный презрение ко мне и живет только для Люцилы! Увы! Я терплю только то, что я вполне заслужила. Иди, иди, Густав! Оставь покрытую стыдом Софью во власти безумия от безнадежной любви!

Она кончала эти слова, когда я ворвался снова в комнату с криком:

— Что, Люцила еще жива? Где она? Что с ней? Благоволите избавить меня от этой жестокой неизвестности.

Увидев меня, Софья пришла в остолбенение.

Я в свою очередь бросаюсь ей в ноги и прошу, сложив руки, не держать меня в сомнении.

В своем волнении она не знала, на что решиться. Хотела говорить, у ней не хватило голоса.

Я удвоил настояние, с большим еще жаром.

В конце концов она прервала молчание:

— Какая была я безумная! Только затмение разума могло меня довести до того, что я забыла свой долг и интересы Люцилы принесла в жертву своей любви; но этого жестокого помрачение, ты — причина, и я слишком сильно за него наказана.

Пораженный темь, что я только что видел, и еще более темь, что услышал, я, теряя голову, вскричал:

— О, небо, что я слышу? Вы мне пронзаете сердце! Чем могли бы вы помочь в сокрушающем меня горе! Не вам ли доставляло наслаждение делать несчастных? Кончайте, пожалуйста! Нельзя более скрывать от меня остальное: вы сказали слишком много, чтобы притворяться дальше. Не бойтесь с моей стороны слишком справедливых упреков. Я вам прощаю все.

Но мне не было возможно вырвать от нее ни одного слова более. Взбешенный ее упорством, я поднялся, восклицая:

— О, жестокая, вы меня обманули! Боги моей души! Люцила жива еще!

Я тотчас же оставил ее, мое сердце, которое оживил луч надежды, отдалось восторгам радости.

Прощай, дорогой друг, мирный сон, которого я не вкушал уже так давно, уже отягощает мои веки; нужно положить перо, но я с удовольствием возьмусь за него снова при пробуждении.

Хижина пастуха, 26 сентября 1770.

LXVІІІ.

От того же к тому же.

В Пинск.

Я не ждал, когда станет брезжить день; я бросился в кухню, отдал приказание слуге тотчас же оседлать наших лошадей, и мы отправились, предоставив Софью ее отчаянию.

Несмотря на ужасы ночи, которая была очень темна, и опасность, которой я подвергался со стороны разбойников, я был спокоен. Состояние моей души очень изменилось. Я чувствовал себя сбросившим гнетущую тяжесть. Я был, если хочешь, еще грустен, но моя грусть не имела ничего мрачного; это была нежная меланхолия; я находил в ней очарование и предпочитал ее легкую горечь обманчивой сладости счастия, которое я только что покинул.

Я не мог придти в себя от удавления.

— Это приключение имеет в себе что-то чудесное, — говорил я себе; я удивлялся забавам судьбы, которой нравится иногда внезапно возвышать тех, кого ей только что доставляло удовольствие обращать в ничто.

Я ехал целую ночь, не отдавая себе; отчета, куда направлять.

В моем нетерпении я направился по первой представившейся мне дороге: мне было достаточно, что я удалялся от тех печальных мест, где проживает жестокая, заставившая меня пролить столько слез — женщина.

Когда взошло солнце, я осмотрелся и направился в сторону Варшавы. При наступлении ночи я прибыл в Мацековь.

Здесь я подкрепился, отдыхал пять часов и продолжал путь. На другой день, после полудня, я уже переправлялся чрез Буг у Славатиоз. К трем часам я пересек небольшой лес и оказался на холму, господствовавшем над долиной, вид которой меня очаровал. Так как я изнемогал от усталости, то я соскочил с коня и расположился на траве.

Я сидел недолго. Род беспокойства овладел моими чувствами, и я принялся бродить в этой уединенной местности. В то время, как я предавался нежным мечтам на опушке рощицы, я слышал крики птицы, устремившейся в листву; я поднял глаза, и новое поле зрения открылось моим взорам.

Оглядевшись, я увидел в недалеке замок и узнал место, где я недавно слушал причитания несчастной красавицы.

Едва сделал я сто шагов, как заметил близ себя двух женщин, сидевших на траве в тени группы деревьев.

Я подошел тихонько; затем остановился, чтобы лучше их рассмотреть.

Одна, одетая просто, безвольно покоилась, склонив голову на траве и, казалось, была погружена в глубокие размышление. Другая, в изящном платы, занималась обрыванием лепестков с цветка.

Когда последняя протянула руку, чтобы сорвать травку, ей пришлось поворотить глаза в мою сторону. Я был довольно близко. Увидев меня, она испугалась и испустила крик. Ее спутница задрожала и стала искать глазами причину этого крика. Я приблизился, чтобы их успокоить.