Похождения двух горемык - [6]

Помпа трещала долго, струя становилась тоньше, но не кончалась.

— Да... много поднабрали! — вздохнул Никита.

Мы плыли еще довольно долго, потом берега стали расходиться, стали уходить далеко в сторону пустынные бухты.

— Все! Давай сюда! — сказал Никита. — Ивинский разлив.

На карте, когда мы разглядывали его дома, он казался нам почему-то другим — гораздо более уютным.

Стоя на корме, я переложил наш маленький полированный штурвальчик направо. Мы вглядывались в горловину бухты и вдруг увидели черные палки, торчащие из воды.

— Затопленный лес! — сказал Никита. — Давай назад!

— Посмотрим дальше, — отворачивая, сказал я.

Но дальше было еще страшнее. Черный лес уже стоял с обеих сторон. Это было какое-то инопланетное море!

Мы встали на якорь, и скоро стемнело.

Мы вышли на палубу, чтобы закинуть донки. Сначала разговаривали громко, но голоса наши как-то странно звучали среди полной тишины на много километров вокруг.

— Хоть бы комары тут были! — сказал Никита.

Чувствовалось, что он тоже испуган. Вокруг была абсолютная тьма. Мы быстро спустились в каюту, задвинули переборку.

Потом погасили свет, легли спать.

Но я слышал, что Никита не спит.

— Вообще, страшно об этом думать, — прокашлявшись, сказал он.

— О чем? — Я приподнялся, но его не было видно.

— О том, что всего несколько сейчас на земле огоньков... остальное все — темнота.

Потом мы лежали молча.

Среди ночи я вылез на палубу... Давно уже, а может, никогда не видел я столько звезд. Ничего больше не было — только звезды, и я на секунду вдруг почувствовал, что мы летим во Вселенной! У меня закружилась голова, я схватился за рубку...

Красный рассвет среди мертвых деревьев был страшным, словно жизнь на земле уже закончилась или еще не начиналась.

Вдобавок на донке оказалась огромная неподвижная щука (видно, схватившая севшую на донку рыбу). Щука неподвижно лежала, важно занимая всю корму.

— Не нравится мне этот муляж щуки, — сказал Никита.

Мы выбросили ее за борт, она медленно, почти не шевелясь, ушла в глубину.

— Ну, в темпе отсюда! — сказал Никита.

Мы шли по широкому разливу, направляясь к единственному предмету здесь, напоминающему о человеке, — белому бакену вдали. Вдобавок поднялись волны; по стеклу рубки стекала пена, похожая на пену, которой моют окна в апреле.

— Теперь еще муляж шторма, — с досадой сказал Никита.

Вдруг в моторе что-то коротко брякнуло, и сразу из радиатора перед стеклом пошла пузырями ржавая вода.

— Охлаждение загнулось, — топорща усы, закричал Никита. — Якорь!

Он бросился в рубку, вырубил двигатель. Я на коленях стоял на опускающемся, поднимающемся, обдаваемом брызгами носу, спуская тяжелый якорь на цепи. Вот вся цепь вышла, пошла уже ржавая часть цепи, которая никогда не вынималась, оставляющая на воде ржавые чешуйки, но якорь все тянул вниз.

— Нет дна! — оборачиваясь, закричал я.

— Как это — нет? — закричал Никита. — Должно быть!

Я выпустил всю цепь — якорь так и остался висеть где-то в темной глубине — и, отряхивая руки от ржавчины, побежал к рубке.

— Нет! — сказал я.

— Тогда это конец! — усмехаясь, сказал Никита. Он опять лежал, засунувшись под двигатель, и отверткой изо всех сил закручивал стальную проволоку, стягивая головку помпы и охлаждения (кулачки у которой стерлись) с кулачками вращения на валу. Но это было почти безнадежно: расстояние было больше сантиметра.

— Ч-черт, — из щели топорщились усы Никиты.

Он сразу приходит в ярость от малейшего несоответствия обстоятельств его безумным планам, поэтому планы его часто удаются.

Вдруг я увидел, что на горизонте, возле бакена, идет высокий белый корабль, направляясь через разлив дальше, в Онежское озеро.

— Как хоть называется-то? — Никита на секунду вылез из рубки. — «Академик Смирнов»?.. Колоссально! Выходит — Игорек академиком стал за то время, что мы тут уродуемся! — Он усмехнулся.

Потом мы увидели, что из-за кормы корабля вылезает буксир.

— Буксир! — закричал Никита. — С плотами!.. Быстро вынимай якорь!

Разгоряченными ладонями я быстро вытаскивал цепь, наконец якорь грохнулся на высокий нос. Я стоял на носу, широко раскинув ноги, с веревкой в руках.

Прыгая по волнам, мы помчались за плотами.

— Все!.. Вырубаю!.. Горим!.. — закричал Никита, когда до плота осталось метра четыре.

Я прыгнул, пролетел над водой и упал коленями на плот. Полежал, не выпуская веревки, потом перекатился на бок, несколько раз обмотал канат вокруг троса, стягивающего плот.

Лежа спиной на бревнах, я положил руки под голову и впервые со стороны смотрел на наш катер, как он покорно идет за натянутой веревкой, поднимаясь на волне своим ободранным носом.

Потом я подтянул его к себе и влез.

Мы уже входили в спокойную Свирь.

Мы спокойно лежали на крыше, проходя Подпорожское водохранилище, Верхнесвирский шлюз, Нижнесвирский шлюз, Лутонинскую луду, лишь иногда приподнимались, чтобы посмотреть по сторонам, со снисходительной улыбкой вспоминая, как совсем еще недавно мы тут бедствовали...

Уже в темноте мы шли Новоладожским каналом.

Мы были в каюте, каюта была освещена только красным смоляным факелом, воткнутым в гнездо на последнем плоту.

Потом свет стал двигаться, наши черные тени в каюте переместились. Выглянув, мы увидели, что на краю плота стоит человек в сапогах и, подняв факел, смотрит на наш катер. Он постоял неподвижно, потом воткнул факел на место и ушел по плотам далеко вперед, к буксиру.