Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II - [12]

— Вот ты мне на-днях сам рассказывал, Балоун, что у вас будут резать свинью и сразу же, когда мы приедем на место и ты сообщишь номер полевой почты, тебе пошлют копченый окорок. А теперь, представь себе, что этот окорок пошлют по адресу роты, и вот мы вместе с господином старшим писарем отрежем себа каждый по кусочку; ветчина нам понравится, и мы отрежем еще по кусочку, пока с окороком не случится та же история, как с одним моим знакомым письмоносцем, по фамилии Коцль. У него был костоед, так что ему сперва отрезали ногу до щиколотки, потом — до колена, потом — до бедра, и если бы он во-время не умер, доктора бы продолжали строгать его, точно сломанный карандаш. Ну так вот, представь себе, Балоун, что мы сожрали бы твою ветчину таким же манером, как ты сожрал у господина поручика его ливерный паштет.

Великан Балоун взглянул на всех печальными глазами.

— Только благодаря моему заступничеству, — сказал Балоуну старший писарь, — вы сделались денщиком у господина поручика, так как вас хотели назначить в санитарный отряд и вам пришлось бы под пулями таскать раненых. Под Дуклой наши санитары три раза ходили за одним раненым прапорщиком, который перед самыми проволочными заграждениями был ранен пулей в живот, и все они остались на месте с простреленными головами. Только четвертой паре удалось его вынести, но прежде, чем они добрались до перевязочного пункта, прапорщик умер.

Балоун не мог больше удержаться и громко всхлипнул.

— Как тебе не стыдно! — с презрением промолвил Швейк. — Ты ведь солдат!

— Что же я могу поделать, — заскулил Балоун, — раз я не создан для войны! Ну правда же, я никак не могу наесться досыта, потому что меня оторвали от моей регулярной жизни. Это уж у нас так на роду написано. Мой покойный отец как-то в трактире в Противине побился об заклад, что он в один прием съест тридцать колбас и две буханки хлеба, и выиграл заклад. Я тоже съел как-то на пари четырех гусей и два блюда клецок и капусты. Дома я, бывало, вспомню после обеда, что надо будет еще чего-нибудь съесть на ужин, пойду в кладовую, отрежу себе кусочек мяса, пошлю за кружечкой пивца и шутя съем кило два колбаски или ветчинки. Дома у нас был старый батрак Вомела, который всегда говорил, чтобы я не наедался до отвала и не набивал себе брюха; он помнил, как ему рассказывал его дед о таком же обжоре; в то время была также какая-то война и потому в течение целых восьми лет не снимали никакого хлеба, выпекали его из соломы и из льняной мякины, считалось праздником, когда удавалось достать хоть чуточку творога, потому что хлеба вовсе не было, а этот крестьянин, когда начался голод, в одну неделю умер, ибо его желудок не был приучен к такому голоданию… Но я думаю, что господь-бог наказует людей и все же не оставляет их,— закончил Балоун, подымая кверху свое огорченное лицо.

— Господь-бог создал обжор и господь-бог о них позаботится, — заметил Швейк. — Один раз тебя уже привязали, а теперь ты хотел бы схлопотать себе, чтоб тебя послали в передовые окопы! Когда я был денщиком у господина поручика, он во всем мог полагаться на меня, и ему даже и в голову не приходило, что я могу съесть его запасы. Когда я получал что-нибудь особенное, он всегда говорил: «Оставьте это себе, Швейк», или: «Ну что ж, это меня мало интересует. Дайте мне кусочек попробовать, а с остальным делайте, что хотите!» А когда мы были в Праге и он иногда посылал меня за обедом в ресторан, то я, чтобы он не подумал, что я приношу ему маленькую порцию потому, что я съел половину по дороге, — сам на свои последние деньги прикупал еще одну порцию, если она казалась мне слишком маленькой, и все для того, чтобы господин поручик был сыт и не думал обо мне ничего плохого. Наконец, он это заметил. Я всегда должен был приносить ему из ресторана карту кушаний, и с и заказывывал по ней. Вот раз он заказал фаршированного голубя. Когда мне дали полголубя, я решил, что господин поручик может подумать, что я сожрал другую половину, и купил на свои деньги еще одну порцию и принес такую роскошную порцию, что господин поручик Шеба, который хотел в тот день навести экономию и как раз перед самым обедом пришел в гости к моему барину, тоже наелся досыта. После обеда и он говорит: «Нет, уж ты меня не уверяй, что это одна порция. Во всем мире тебе не получить на одну порцию целого фаршированного голубя. Если мне удастся сегодня раздобыть денег, я пошлю в твой ресторан за обедом. Лучше уж скажи прямо, что это была двойная порция». Тогда господин поручик велел мне в его присутствии подтвердить, что он давал мне деньги только на одну порцию, так как он даже и не знал, что у него будет гость. Я подтвердил, что он дал мне деньги на одну порцию. «Ну, вот видишь! — сказал мой поручик. — Но это еще что! А вот на-днях Швейк принес мне на обед целых два гусиных полотка! Ты только представь себе: суп с вермишелью, беф бульи с пикантным соусом, два гусиных полотка, целую горку клецок и капусты и пончики!»

— Тц-тц-тц.. . чорт возьми! — причмокнул Балоун.

— Вот тут-то и оказался камень преткновения, — продолжал Швейк. — Господин поручик Шеба в самом деле послал своего денщика на другой день за обедом в наш ресторан, и тот принес ему на второе такую маленькую кучку пилава из курицы, словно шестинедельный ребенок наделал в пеленки — этак с две чайные ложечки. Господин поручик Шеба на него и накинулся, упрекая его в том, что он съел половину, а тот клянется, что он не виноват, тогда господин поручик Шеба как даст ему по морде, и ставит ему меня в пример. Вот, говорит, это порции, так порции, которые приносит поручику Лукашу его денщик! Тогда незаслуженно избитый солдат на другой день, когда его послали в ресторан за обедом, обо всем расспросил и доложил своему барину, а тот сообщил в свою очередь моему барину. Вот сижу я вечером за газетами и читаю донесения штабов главнокомандующих неприятельских армий, как вдруг входит мой господин поручик, бледный-пребледный, направляется прямо ко мне и требует, чтобы я ему сейчас же сказал, сколько я переплатил в ресторане за взятые там двойные порции; он заявил, что ему все уже известно и мое запирательство не поможет; он давно уже знает, что я идиот, но что я сумасшедший — это ему и в голову не приходило; по его словам, я ему причинил такую неприятность, что ему ужасно хочется застрелить меня, а потом и себя. «Господин поручик, — сказал я ему, — когда вы меня взяли к себе, вы сразу же заявили, что, по вашему мнению, каждый денщик вор и негодяй. Если бы я получал в ресторане действительно такие маленькие порции на второе, вы, наверное, подумали бы, что я и в самом деле такой негодяй и что я объедаю вас…»