Все нетленные мощи моих утраченных чувств и драгоценный хитин моих захороненных иллюзий, словно насекомых.
Весь мой колумбарий.
Вы все – кузнечики.
Я вас уже закопал. Опустил в нарядную мишуру забвенья.
И тебя?
И тебя.
Так тепло, что, когда поднимаешь руку, нельзя понять в воде, она еще или уже в воздухе. Все едино.
Почему я не могу дышать водой, как ихтиандр?
Я отчаянно кашляю, хлебнув ради пробы.
Я подплываю к железной лестнице, приваренной к быку. С приветствием: «Что, друг, духота, на хуй!» – меня опережает веселый подвыпивший купальщик, он плывет по-народному, крутя башкой из стороны в сторону, как штопором в бутылке, волжскими энергичными саженками, к скобкам металлической лестницы, выступающим из бетонной стены, как швы из раны. Они такие ржавые, что и мысленно к ним нельзя прикоснуться. Крякая, он схватывает ближние к воде и начинает подтягиваться вверх, как гимнаст. Я вижу его неширокие плечи, жилы напрягшейся узкой крестьянской спины, вижу его белый в свете береговых фонарей, будто фаянсовый, зад. Он по-звериному хватается за перекладины лестницы. Я ползу за ним, задирая голову, так как боюсь высоты. На меня капает вода с его тела. Я вижу его мокрые пятки, голени, тощие икры, свежий косой шрам на бедре, густые завитушки черных волос в прогалине белых ягодиц, отвислую мошонку с перекатывающимися ядрами. Почему-то мне кажется, что он очень, чересчур для этой ночи и этого черно-ржавого места живой. Он, с этим месивом между ног, с жалкой растительной порослью, – как напрасная нежная рассада на щебне этой ночной поры.
В нем есть какая-то изначальная высокопарность.
От этого образа нежности и незащищенности (в соматическом смысле) мне не отвести взора.
Я гляжу на пульсирующую и перекатывающуюся проницаемую вселенную его пола, возносящуюся прямо над моей головой, моим лицом, мерцающую, как и та, другая, что теряется в полной черноте настоящей выси, к которой я ползу вместе с ним.
Как Иаков по лестнице, собирающийся сразиться с ангелом.
Его крепкое, но все же жалкое тело в этом долгом подъеме на многометровую высоту (восемь, десять метров, пятнадцать?) выражало душевное борение – словно он отстаивал право на священное безрассудство.
На ничтожную оценку собственной жизни. И в этом жилистом вползании на стену я слышал внутренним слухом трепет его нервов. Он волновался. Будто вот-вот провалит этот экзамен. И это мне нравилось. Я даже заметил, как поджалась и уплотнилась его мошонка. Словно он стал мальчиком, испытывая себя этим экзаменом. То есть все произошло наоборот.
Словно пол его вовсе исчезнет, и он станет ангелом.
Значит, ему все-таки страшно.
Внизу сжималась и расходилась вода в рябой слизи берегового света. Гримасничая слепой поверхностью, не обращенной ни к кому. Что-то вроде угрозы. Беззубого оскала. Одинокого тусклого безумия.
Я представил, как падаю.
Эта пролетевшая во мне прекрасная картина моего падения, торжественная и романтическая, мгновенно насытила все телесное, гибельное и смертное во мне, всю мою тварную плоть, связанную с физическим страхом и болью, чувством тупой власти, мерой исполненной воли и привкусом отвращения.
И словно самолет в штопор, я вошел в унылое безразличие.
Будто я не должен больше жить. Так, лишь еще несколько секунд. Не более.
Будто больше и дальше этой тотальной ночи ничего не простирается и никогда не последует.
Она застигла меня, словно отец за мастурбацией.
Я с надеждой и безропотно жду беспощадного непомерного наказания.
И экзекутор не устанет возобновлять и длить его.
О!
И ничего не происходит.
Ночь застит все.
Словно это – кино, где я сопереживаю действию, сидя в уютной мякоти своего тела, как косточка в вишне, как паралитик в кресле перед телеком.
Словно я все это уже наблюдал однажды.
Сам себя из себя самого.
Истекая на границе бреда и сна.
Я увидел, как я это все когда-то уже видел в детстве: как нынче я, сильный и прекрасный, за всем этим с наслаждением вуайяра, упиваясь зримой отроческой далекой беспомощностью, подглядываю.
О, может ли быть это...
Где же я, Господи?
Кто я, Господи?
Я не хочу ни с кем бороться на этой лестнице, и вообще больше я ни с кем не хочу бороться.
Пусть все исполнится.
Возьмите меня на поруки.
Но мне не страшно.
Так как мне все равно.
– Ты ангел? – зову я исчезающего во тьме.
1993, 1999
