Похороны куклы - [33]

– Я знал, что ты придешь, – сказал он. – Костями чувствовал.

Резкая призма слез добавляла всему в вестибюле яркости: бело-голубой вазе, такой большой, что я могла бы в ней спрятаться целиком; пятнистому зеркалу, отражавшему чучело животного, стоявшее на буфете; черно-белому существу, похожему на огромную белку, но без пушистого хвоста – вместо этого из зада у него торчал кусок голой кожи.

Том отодвинулся, и без его прикосновения меня снова охватила паника. Я слышала за дверью яростный шепот и знала, что это наверняка Криспин говорит обо мне с сестрой.

– Твой брат не хочет, чтобы я тут оставалась.

– Придется ему привыкать, – ответил Том.

– А родители?

– Все еще в отъезде. Подожди секундочку.

Он закрылся с братом и сестрой, и я услышала за дверью его голос, резкий и настойчивый.

Потом дверь открылась, и вышла высокая девушка. Волосы у нее были пламенно-рыжие, они бесконечной волной спадали по спине, а брови извивались на лбу, точно две рыжих гусеницы. На ней была длинная зеленая бархатная юбка, жакет и блузка с гофрированным воротником-стойкой, из-за которого казалось, что ее голова плывет, словно ее несут на блюде.

Она посмотрела на меня долгим взглядом, прежде чем протянуть руку.

– Ты, должно быть, Руби.

Говорила она странно, как маленькая девочка, изображающая взрослую.

– Том все нам о тебе рассказал, дорогая, – продолжала она, – а раз у тебя с собой чемодан, значит, ты у нас поживешь.

Из-за ее спины полыхнул злым взглядом Криспин, но ничего не произнес, просто беззвучно пнул сапогом дверной косяк, к которому прислонялся.

Я пожала девушке руку. Голова у меня кружилась от облегчения: мне не придется снова выходить из дома и блуждать в темноте.

– Можешь помыть руки в туалете, там, – она кивнула на дверь за моей спиной, – и приходи обедать. Я как раз собиралась накрывать.

Я обернулась и увидела себя в посеребренном зеркале над массивным темно-коричневым буфетом. Зеркало отражало и чучело: сзади, там, где должен был находиться анус, виднелся просто аккуратный шов. Я выглядела как-то по-другому и гадала, когда произошла перемена. Мои длинные черные волосы растрепались и обвисли, казалось, так мои очертания сделались жестче, я стала отчетливее. В туалете тоже обнаружились чучела, расставленные вокруг унитаза и на подоконнике. Некоторые прорвались, и наружу высыпалась набивка. Ласка со змеей в пасти стояла за кранами на раковине. Глаза-бусинки таращились на меня, пока я сидела на унитазе и мыла руки.

– Мы стараемся каждый вечер собираться семьей, это важно, – сказала Элизабет, сидя во главе стола. – Вы дома так делаете?

И опять эта глупая манера говорить. Правда, меня это не смущало, здесь все было странным.

– Нет, никогда, – ответила я, даже не пытаясь сравнить все это с ободранным красным пластиковым столом у нас дома.

Мы ели в комнате, где Криспин закрылся, чтобы пошептаться обо мне. Стол был таким большим, что Элизабет, сидевшая напротив меня в своем гофрированном воротнике, казалась крошечной, как на марке. Даже ее голос из-за расстояния звучал тише. Криспин и Том сидели по бокам от нас, Криспин – склонившись над тарелкой, как зверь, охраняющий еду. На столе лежала куча всякой всячины: коробки с головоломками, и стопки журналов, и полупустая открытая коробка шоколадных конфет. Перед каждым из нас был прямоугольный просвет в хламе. Перед тем как мы уселись, Элизабет расчистила для меня новый. Соль, перец и кувшин с водой были расставлены на стопках поровнее. Три большие фиолетовые свечи возвышались посреди стола, каждая – на блюдце, полном застывшего воска; Элизабет встала, коснулась спичкой каждой свечи и отошла выключить резкий верхний свет. Когда пламя, поколебавшись, выросло и выровнялось, я ждала, что от вида огня меня охватит волнение и возбуждение, чувство, очень близкое к страху, но бывшее тем не менее радостной песней. Ничего не произошло, пламя казалось мягким и безобидным.

– Вот, так куда спокойнее, – сказала Элизабет, хотя я знала, что на самом деле она имела в виду, что нам больше не нужно смотреть на весь этот беспорядок.

Кучи хлама превратились в тени.

– И, кроме того, – продолжала Элизабет, – верхний свет иногда ужасно мигает. Совершенно не представляю, как его починить. Я читала инструкции, пытаясь понять, что делать. Питер, это мой отец, говорил, что починит его, пока был здесь, но, конечно, дальше слов не пошло. Нет смысла хотеть луну с неба, так ведь?

Я сморщила нос и потерла его. Дело было не в беспорядке. В доме еще и дурно пахло – чем-то сладковатым, малость тошнотворным.

Элизабет, должно быть, это заметила, потому что встала и поднесла еще одну спичку к стеклянному блюдцу на каминной полке.

– Вот. Розовый аттар. Мамин любимый – больше не осталось.

В комнату прокрался восхитительный запах, наслоившийся на все плохие.

– Сколько ваши родители в отъезде?

Я впервые заговорила при всех троих, осознавая, как по-лесному растягиваю гласные.

– Видите, – резко раздался в сумраке голос Криспина, – никто не должен знать, а она знает. Говорил я тебе, Элизабет, это начало конца.

Я вздрогнула от его голоса, и пламя свечей вытянулось в ниточку, а потом разбухло, перекрутившись.