Походные письма 1877 года - [19]

Старые знакомые - Лошкарев (начальник дивизии) и Корф (командир Киевского полка гусарского) со мною толковали, обрадовавшись неожиданной встрече (оба были в корпусе при мне). На последней станции ямщик вместо того, чтобы поворотить от р. Ольты (мы ехали вдоль левого берега) на Драчу, провез нас в Турну (9 верст лишних), что при жаре и желании поскорее доехать до главнокомандующего было неприятно. Но зато я, встретившись с Манвеловым (тоже старым приятелем, командиром 8-й кавалерийской дивизии), напился у него чая, осмотрел в трубу Никополь и близлежащие укрепления, а равно и приготовления к бомбардировке, которая должна была начаться через три часа после моего прибытия. Мой шестерик произвел сенсацию в городе (где много шпионов), и Манвелов мне пенял шуткою, "que mon arroi attirera la ville quelques bombes d le soir"*.

Расспросив о дороге и приняв меры, чтобы с государем не сделали того же на другой день, я вернулся вспять и затем направился в Драчу. Лошадей мне дали таких бойких и невыезженных, что, выехав со станции Сигар на шестерике, я постепенно отпрягал и бросал лошадей, бивших страшно задом. К Драче подъехал я уже на паре, а при спуске к Главной квартире должен был совсем бросить экипаж и придти к великому князю пешком вместе с Нелидовым и адъютантом. Галлу и директору канцелярии посчастливилось - их ямщики были молодцы и провезли прямо в Главную квартиру.

Великий князь принял меня очень благосклонно и сообщил о результате личных рекогносцировок и приводящихся в исполнение последних распоряжениях для перехода чрез Дунай. Экипажи мои, лошади с кучером, Христо с Иваном только что пришли походом чрез Александрию. Но так как на Руси, равно как и в Турции, личное присутствие много значит, то им отвели место низменное, около болота, что при сырости крайне неудобно, лучше сказать, вредно. Не желая задавать работу утомившимся людям, я остался до следующего дня на разбитом месте, но тотчас же выбрал другое - около Вердера, австрийского агента, и Меншикова, приказав перевести туда мой бивак в продолжение моего отсутствия на следующий день. Рядом с моею палаткою (двойная, дождь не пробил вчера, но довольно жарко в ней) помещается фургон, а в его палатке - мои люди, тут же самовар и кухня (прислуга принуждена варить сама себе пищу). Лошади привязаны к фургону, коляске и к кольям, а обе верховые - перед самым входом в мою палатку.

Адад кушает травку, на меня поглядывает, вытягивает голову и тянется к входу в мою конуру походную. Он ржет, прося хлеба, и откликается на мой зов ночью. Не правда ли, поэтически? Когда после обеда и вечернего чая я улегся на походную кровать свою, воображение живо перенесло меня за 20 лет назад в киргизские степи{15}. Говор бивака, ржание лошадей, русская брань, ночная сырость - вся обстановка напомнила мне молодость. Но силы уже не те, удаль не та и положение иное: я не начальник бивака, а чуть не последняя, седьмая, спица в колеснице. Спал я отлично, хотя падал дождь и фыркал под ухом Адад, меня и разбудили раза два.

Все меня принимают приветливо и выказывают большое внимание. Николай Николаевич обходится самым дружественным образом, напоминая часто при всех, что мой товарищ он с детства. На этих днях мы решительно переходим Дунай. Сегодня зашел я в Главную квартиру, чтобы справку получить. Великий князь лежал в кровати у себя в палатке и узнал мой голос в 20 шагах, тотчас кликнул: "Николай Павлович, иди сюда". На выражение моего удивления, что он мог узнать мой голос по первой фразе, сказанной вполголоса, великий князь ответил: "С детства твой голос врезался у меня в память, я его всегда и везде тотчас узнаю".

Во вторник встали мы в 5-м часу утра, отправили верховых лошадей и конвой вперед на высоту близ Турна - оттуда видны турецкая и наша позиции. Было сыро, даже очень. Многие поехали верхами за неимением коляски и достаточного числа лошадей. Je suis jusqu' present le mieux fourni sous ce rapport*. Лошади мои очень удались. Я отправился в 6 часов утра вслед за главным начальником штаба в своей коляске. Во второй коляске, где сидел, между прочим, Николай Максимилианович, лошади зашалили в гору, и Лейхтенбергский пересел ко мне, прося довезти. Мы остановились в 14-ти верстах у кургана, господствующего над всей местностью, с которой действительно расстилается великолепный вид на долину Дуная. Курган этот - в 6 верстах от никопольских батарей, все видно как на ладони. Курган этот сделался историческим, и два живописца срисовали со всех сторон.

С 7 часов утра до 11-ти смотрели мы на артиллерийскую дуэль между нашими и турками, подкрепленными двумя мониторами, которых тщетно наши моряки пытались уже неоднократно взорвать. Понтоны наши и мост должны быть введены в Дунай по р. Ольте. Турецкие укрепления как раз против устья. Надо сбить турецкие орудия, обессилить крепость, отогнать или запереть мониторы, чтобы иметь возможность устроить мост или даже провести понтоны и приступить к приготовлениям к переправе. Ночью храбрым морякам удалось провести 18 понтонов под носом у турок, они открыли огонь по строющимся у устья Ольты перед Турном батареям, и завязалась перестрелка по всей линии. В 11 часов прибыл государь с сыновьями и свитою по той же дороге, что и я. В 3 часа вернулись мы в лагерь. Завтра, 15 июня, нападение на мониторы и Никополь, а, может быть, и решительная переправа. Я - дежурным при государе. Момент весьма интересный.