Поход - [43]
– Держи пять! Нормально.
– Трубку бросил, а кнопку не нажал, видать. Х-хе! Она слышала. Ну и, видать, заело. А Альбинка её поддерживает. Не знай, чо уж у них там. Она же везде лезет. Ну, ты в курсе про Вальку. В общем, она мне денег дала под проценты… Завтра приготовит… А тут с совета позвонили, короче, вызывают. На ковёр. Кузьмич сказал, она как председатель комиссии там… ну, по четвероногим… Права животных. Я серьёзно. Кузьмичу это на хрен не надо. Но деваться некуда. Ну, вот и выходит. Она, по-моему, специально… Чтоб вот к ней на поклон. Любит.
Курумкан покачал головой:
– Ну да. Некстати… А с другой стороны, кто она такая-то? Пошли её на хрен. Я вообще не понимаю, чо ты к нам-то не пришёл, чо бы не дали бы денег? Собрали бы.
– Да это легко сказать… Дали-собрали… Пушнину толком не сдавал никто. Ждут Кузькиных.
– Слушай, – прищурился напряжённо и холодно Курумкан, – а не может она специально так сделать? У ней же Янка за Коршунячьим племяшом, а те на участок целят…
– Да! Да! – с жаром подхватил Старшой. – Как с языка снял! Я тоже подумал! Чтоб Коршунятом отошло. А мне чтоб отлуп дать – эту комиссию придумали.
– Ну да! Знают, что ты им козью рожу устроишь, а она тогда – хрен вам, а не денюжки! Ну! – с гордостью сказал Курумкан.
– Хрен их разберёт, – свернул разговор Старшой. – Лан, пошли.
Я ничего не понял. Едва они ушли, видимо, в их же дверь вырвался Кекс и, пробегая мимо вольера, крикнул:
– Не могу говорить. Обложили. Короче, Шаталиха Старшого в совет вызывает за Рыжика! Представляю, как он её пошлёт! До связи!
9. Вилка со Светкой
– Куда он попёрся? – гулко спросил Таган из будки.
– В совет к Альбине.
– Кой совет? Чо он с ней возится? С этой росомахой?
– Да он у неё денег занимает и бензин.
– Да ясно-понятно. Нашёл, к кому в кабалу лезти! – Таган вылез из будки, потянулся и метнул снег задними лапами. – У Петровича бы занял или у Курумкана, он нормальный мужик. Чо, не дал бы бензин?
– Да у нас «скандик», он на девяносто пятом пашет, – в тон отвечал я.
– Понабр-р-рал, – раздражённо отвернулся Таган, – теперь возись, как жук в навозе… Не моё дело, но я бы эту крякву сразу бы на хрен отправил… пускай пудель свою охраняет. Знаю, какая там у них защита. В городах. Надоел кобель – ондал куда надо, чужой дядя укол всадил, и всё. Усыпил… Хорошенький сон. В тайге сам бы убрал, а тут на другого свалил. Чтоб за больным не ходить. Вот те и права… Обождеее… Они с людями скоро так же будут. Дойдёт! Чо ты думаешь? Дойдё-ё-ёт! Помяни мое слово. Хе-ге… Сами себя усыплять будут… Так что тут… дорогой мой Серёжа… – И он задумчиво растворил рассуждение в многоточье… А потом вздрогнул, как очнулся: – И эта ещё харза лезет… Сиди вон, пиши закорючки свои… в бумагах… Мешок сечки, мешок гречки… Без тебя не разберёмся… кого казнить, хе-хе, кого миловать… Нее, я сра-а-азу сказал, я как увидел эту Нинель в тулупе… Наноль… ли как ли её.
– На ноль! – прыснул я.
– Сучку-то эту… Яблочко от яблоньки… Не зря говорят: какова сучка, такова и хозяйка. Тут ясно всё, – наморщился, вспоминая: – На кудрях-то эта… Щуплая…
– Да оне обе на кудрях. Николь, – подсказал я.
– Ну. Николь… – Таган хрюкнул презрительно и покачал головой. – Сама с хренову душу, а ещё в собаки лезет. Наш Кекс и то больше вешает. Так доведись на улице встретить, только бы вякнула. Николь… А Валькину половину выкупать наа. Наа. А то там такие соседи, что наперво у себя всю фау́ну кончат, а потом к нам полезут. После них кака зверь-птица? – произнёс он в одно слово, и я начал представлять себе эту сказочную Зверь-Птицу и как по ней работать, а Таган продолжил: – Баз понастроят, турья нагонят. Вообще житья не будет. Хрен чо живое пролетит. Выкупать наа без булды… Тут я Старшого поддерживаю… – И Таган сменил тон на тягуче-недовольный: – Хотя чо-то последнее время… Не знай. Ково он к имя лезет? Он думат, с имя делить будет всё… Он для йих чуждый. Всё равно оне не возьмут его. Нами бы занимался… А мы б уж не подвели. Ме-а. Бесполээзно.
Потом ещё раз пронёсся Кекс и сказал, что Старшой «всё выслушал, не вякнул». «Но участок спас!» – радостно домяукнул Кекс.
Таган сидел-сидел в будке, а потом не выдержал и вылез:
– Ты знаешь, я никогда не лез к нему. Соболя загнал, сохата поставил… Моё дело поставить. А чо там потом Старшой… Куда это мясо девать будет… куда чо уходит… Мне это… знаешь… – отрывисто и с силой говорил Таган. У него, когда он расходился, появлялась такая, что ли, лающая манера, если так можно сказать в собачьем случае. – Ты думашь, он за на́с запереживал?! – напирал он на меня. – Да ну на… За участок свой – больше ни за чо! Что границы подпёрли с Коршунятами. Он же к ним мостился дела ворочать, а они его в грош не ставят.
– Да я тоже не понимаю, – поддакнул я. – Мы с Баксом (коршунячий пёс. – Прим. Серого) дерёмся, а он с Коршунятами за руку здоровается! Как так?! Ниччо не пойму.
– Да я ду-умал… ду-у-умал, – сказал Таган умудрённо. – И всё понял. Понимаешь, для него не мы́ главное! Не мы, а они! Чтоб его за ровню держали! Иначе – его заедат!
10. Сохат
Валентин уехал. Нога у Старшого помаленьку зажила, хотя хромал он ещё сильно. В апреле поехал завозить груз и, зная, как засиделись мы в деревне, взял нас с собой. По дороге Старшой останавливался и терпеливо ждал, пока догоним. Погода стояла чудо. Днём солнце топило снег, а короткие и звёздные ночи запекали плавленый слой до каменной крепости. Потом вдруг чуток заморочало, нанесло снежок и наст припудрило – снежная подпушь покрыла твёрдую корку. Прозрачный морочок так и висел, оберегая от солнца и даря мягкую дорожку. Дни стояли длинные, полные света и оживающего дыхания тайги. Вечерами за рекой ухала неясыть, а с утра дятел, едва прикоснувшись клювом к сухой и гулкой ёлке, впадал в такую дробную судорогу, что, когда строчка-очередь замирала, стовёрстное эхо огромно катилось по тайге.
Сердечная, тихая, своя, искусная манера речи и любовь к людям, и внимание к ним. В мире Тарковского нет пошлости - это тоже от огромной любви к миру. Он вернул нам русского мужика - а то мы уже забыли, как он выглядит. Тарковский несколько раз делал меня по-настоящему счастливым. (Захар Прилепин)
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Этот роман – знаковое для автора произведение. Ранее с перерывом в несколько лет были отдельно опубликованы две его части. В этом издании впервые публикуются все три части романа.«Тойота-Креста» – геополитический роман о любви: мужчины и женщины, провинции и столицы, востока и запада. Это книга о двуглавости русской души, о суровой красоте Сибири и Дальнего Востока и о дороге.Тарковский представляет автобизнес и перегон как категории не экономические, но социокультурные; описывает философию правого руля, романтический и жесткий образ жизни, сложившийся на пустынных сибирско-дальневосточных просторах к концу ХХ века.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
По словам писателя Романа Сенчина, Тарковский продолжил художественную летопись Сибири, ставшей для него, москвича по рождению, настоящей родиной. Он пишет о том, как и чем живет этот огромный край к востоку от Урала. И эта жизнь, вроде бы далекая от обитателя большого города, понятна ему и близка. Правда жизни и правда литературы в повестях Тарковского приближаются друг к другу и «искра какой-то единой, единственной правды будто окно прожжет, и что-то смертельно-личное станет вдруг образом».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».