Похитители грёз - [11]

Ронан положил деревянную коробку, которую он только что нагрезил, рядом с Гэнси, а затем отошел в другой конец крохотной улицы.

Гэнси был забавным и старательным со своими ночными очками, сползшими к носу. Он перевел взгляд с Ронана на коробку и обратно, не сказав ни слова. Но вынул один из наушников, продолжив протирать линию клея вдоль миниатюрного шва.

Потерев шею сзади, Ронан опустил Чейнсо на пол, чтобы она развлекалась сама. Она отправилась перевернуть корзину и пройтись по ее содержимому. Это был довольно шумный процесс, с шелестом, как у секретаря на работе.

Сценарий казался старым и знакомым. Они вдвоем жили вместе на Монмауте практически столько же, сколько Гэнси был в Генриетте — почти два года. Конечно, здание не выглядело как сейчас в начале. Это была лишь одна из множества заброшенных фабрик и складов в Долине. Их никогда не сносили. Про них просто забывали. Фабрика Монмаут ничем от них не отличалась.

А потом в город пришел Гэнси со своей сумасшедшей мечтой и смешным Камаро и купил здание за наличку. Никто другой его не замечал, хотя каждый день ездили мимо. Оно стояло на коленях в траве и лианах, а он спас его.

Осенью, после того, как Ронан и Гэнси стали друзьями, и летом до Адама они тратили половину свободного времени на охоту за Глендовером, а вторую половину — на вытаскивание барахла со второго этажа. Пол был покрыт хлопьями краски. Провода свисали с потолка, как лианы в джунглях. Сколотая фанера создавала навес напротив отвратительных столов из ядерной эры. Парни сжигали хлам на заросшей парковке, пока копы не попросили их прекратить, и тогда Гэнси объяснил ситуацию, и копы вышли из автомобилей, чтобы помочь закончить работу. Это удивило Ронана, он еще не понимал, что Гэнси мог убедить даже солнце остановиться и дать ему время.

Они работали над Глендовером и Фабрикой Монмаут месяцами. В первую неделю июня Гэнси обнаружил обезглавленную статую птицы с королем, вырезанным на брюхе в Уэльсе. Во вторую неделю они подключили холодильник к ванной наверху, прямо рядом с туалетом. На третью неделю кто-то убил Найла Линча. На четвертой неделе Ронан переехал.

Прикрепив коробку от хлопьев на место, Гэнси поинтересовался:

— Что первое ты вытащил? Ты всегда знал?

Ронан обнаружил, что рад расспросам.

— Нет. Это был букет цветов. В первый раз.

Он помнил тот сон — обитаемый старый лес, пышные, пестрящие цветы. Он шел сквозь шепот деревьев с часто имеющимся во сне компаньоном, и затем огромное присутствие подуло сквозь купол крон, внезапно, словно грозовое облако. Ронан, опустошенный ужасом и уверенный, что это потусторонняя сила хотела его, только его, ухватился за что-то, за что смог, перед тем, как оторваться в воздух.

Когда он проснулся, то сжимал горсть мягких, голубых цветов, каких он не видел раньше. Ронан пытался теперь описать их Гэнси, неправильность тычинок, пушистость лепестков. Их невероятность.

Даже перед Гэнси он не мог признать радость и ужас того момента. И заставляющую сердце колотиться мысль: я такой же, как отец.

Пока Ронан говорил, глаза Гэнси были наполовину закрыты, повернуты к ночи. Его бездумное выражение лица свидетельствовало об удивлении или о боли; с Гэнси часто это было одно и то же.

— Тогда была случайность, — заключил Гэнси. Он капнул клея. — Сейчас ты можешь делать это специально.

Ронан не мог решить, стоит ли преувеличить свои силы или подчеркнуть сложность задачи.

— Иногда я могу контролировать то, что приношу, но я не могу выбирать, о чем видеть сон.

— Расскажи, на что это похоже. — Гэнси потянулся за мытным листом в карман. Он положил его на язык и продолжил: — Проведи меня через это. Что происходит?

Из мусорной корзины поблизости раздался удовлетворенный звук, так как маленький ворон разорвал вдоль огромный конверт.

— Сначала, — ответил Ронан, — я получу пиво.

Гэнси испепелял его взглядом.

Правда была в том, что Ронан сам не очень хорошо понимал процесс. Он знал, что это как-то связано с тем, как он засыпал. Сны были более податливыми, когда он был пьян. Меньше как напряженная тревога, больше как ириска, восприимчивые к манипуляциям до тех пор, пока не разрушатся.

Он почти так и сказал, но вместо этого с губ сорвалось:

— Они в основном на латыни.

— Извини?

— Они всегда такими были. Я просто не знал, что это была латынь, пока не стал старше.

— Ронан, для этого нет причины, — строго сказал Гэнси, как будто Ронан бросил игрушку на пол.

— Ясен хрен, Шерлок. Но все так.

— Твои… Твои мысли на латыни? Или диалог? Другие люди говорят в них на латыни? Например, я есть в твоих снах?

— О, да, детка. — Ронана развлекало так говорить, очень развлекало. Он засмеялся достаточно, чтобы Чейнсо забросила бумагу, которую кромсала, и проверила, не умер ли он. Ронану иногда снился и Адам, последний угрюмо, изящно и плавно пренебрегал неуклюжими попытками Ронана-во-сне к общению.

Гэнси нажимал:

— И я говорю на латыни?

— Чувак, ты говоришь на латыни в реальной жизни. Это нехорошее сравнение. Хорошо, да, если ты там. Но обычно это незнакомцы. Или знаки… знаки на латыни. И деревья говорят на ней.

— Как в Энергетическом пузыре.