Похититель жизней - [8]

Малец обогнал ее, первым подбежал к двери и уселся, выжидательно поглядывая на Магьер, но она не спешила.

Где-то там, в доме, старый слуга Калеб хлопотал, наводя порядок. Маленькая Роза, его внучка, вероятно, играла в своей новой спальне, с нетерпением ожидая, когда вернется Малец, ее любимая живая игрушка.

Этот день, едва начавшись, и так уже отнял у Магьер немало сил. Нетрудно представить себе, сколько дел еще ей предстоит переделать до вечера, до того как откроется таверна!

Магьер не стояла за стойкой с тех пор, как вампиры Миишки и напуганные ими до смерти горожане вынудили ее вернуться к прежней «профессии». Воспоминания о том, как это случилось, до сих преследовали Магьер. Столько лет прожив мошенничеством и ложью, она вдруг оказалась лицом к лицу с суровой правдой. Мало того — Магьер, сама того не желая, узнала о себе самой гораздо больше, чем ей хотелось бы знать. Оказалось, что в присутствии вампиров ею овладевает такой безумный гнев, что она и сама меняется, проявляя качества, свойственные лишь самим вампирам: прибывают сила и ловкость, вырастают и заостряются клыки, исцеляются смертельные раны… если выпить крови смертного. Все эти свойства безмерно страшили Магьер, хотя они и были необходимы для того, чтобы выжить самой и защитить Лисила. И к тому же в это непростое и страшное время они с Лисилом стали ближе, гораздо ближе.

Магьер вдруг поежилась, как от холода.

В первое время после битвы с вампирами Лисил был так слаб и изранен, что Магьер пришлось ухаживать за ним, как за ребенком, покуда он не сумел снова встать на ноги. В те дни они почти не вспоминали о пережитом, именно потому, что Магьер решила, что об этом лучше не вспоминать.

Потом он начал каждое утро куда-то уходить. Один. Что ж, может, так было и лучше. Вероятно, ему была не по душе холодность Магьер, но ведь он едва не погиб только потому, что был ее напарником, уж если она предпочитает держаться от него подальше — это для его же блага.

Магьер оглянулась на юг, где над городом, над приморским трактом подымались лесистые холмы. Что-то Лисил нынче запаздывает.

* * *

— Выпад! — приказал Чейн, стараясь не зевать от скуки. — Еще выпад! Нет, хозяин, держи клинок ровно и сразу после удара откинься назад. Не переноси свой вес на правую ногу.

Он лениво отбил удар, но не перешел в контратаку, не воспользовался тем, что его противник — в который раз, увы, — открылся при выпаде. Торет, ученик Чейна в фехтовании и хозяин его во всем остальном, остановился, раздраженно хмурясь.

— Я и так держу меч ровно! — рявкнул он, и эхо его крика заметалось между ними, отразившись от стен просторного подвала, который был расчищен специально для упражнений в фехтовании и прочих тайных целей. — С какой стати ты все время твердишь об этом?

Трехэтажный каменный особняк, в котором они жили, располагался в богатом квартале Белы, столицы и главного порта Белашкии. С точки зрения менее зажиточных горожан, особняк был добротным и даже изысканным жильем, однако Чейн при жизни привык к совсем иным условиям. Население столицы представляло собой бурлящий котел, в котором нашлось бы место почти любому ингредиенту, — но с тех пор как Чейн восстал из мертвых, в обществе своего хозяина он постоянно чувствовал себя не на своем месте.

Совсем недавно ставший Сыном Ночи — а точнее, вампиром, — Чейн до сих пор еще остро ощущал сословные различия. В прежней, смертной, жизни он был средней руки аристократом, владел небольшим, отдаленным от столицы баронством и, как полагается аристократу, обладал изрядными познаниями в области политических и светских интриг. Теперь же почти все свое время, свободное от сна, он посвящал тому, чтобы помочь своему хозяину и создателю подняться вверх по сословной лестнице. Подобный контраст между прежним и новым существованием, не говоря уж о контрасте между самим Чейном и его хозяином, был настолько разителен, что даже не забавлял Чейна своей нелепостью — скорее уж раздражал.

Чейн был высок, с густыми, каштановыми, коротко остриженными волосами. Коричневые панталоны и темно-синяя туника сидели как влитые на его ладной широкоплечей фигуре. Как и надлежало аристократу, он получил недурное образование, да и сам долго совершенствовался в иных, менее признанных областях. Он бегло изъяснялся на четырех языках, а фехтовал так, словно родился на свет с клинком в руке.

Вот в этом-то и состоял нелепый, лишь презрения достойный контраст между Чейном и его хозяином.

Тощий, узкоплечий Торет выглядел лет на семнадцать от силы, да и то был мелковат для этого возраста. Сколько бы он ни отмывался, его кожа неизменно сохраняла нездоровый, грязный оттенок. Его бурые волосы, вопреки всем усилиям гребня, оставались кудлатой копной. На лице и на запястье у него белели старые шрамы. Он неплохо говорил на белашкийском языке, наиболее распространенном в этих краях, и, судя по всему, мог изъясняться на простонародном диалекте далекой Суманской империи. Впрочем, сколько он ни учился, а грамотой на этих языках так и не овладел. В дорогой тунике из темно-красного бархата Торет смахивал на проказливого слугу, который в отсутствие господина вздумал поиграть в переодевания.