Похитить Похитонова! - [31]

Гости зааплодировали. В гуле их голосов не было удивления – все, кроме Холмской, бывали здесь раньше и выразили общим вздохом, скорее, привычное одобрение.

Знакомый водопад золотистых волос перетекал с фотографии на фотографию, с полотна на полотно. Аринино тело манило со всех сторон, протягивало руки к господам, которые хоть и были одеты, ощутили себя в центре вакханалии – и это чувство будоражило новизной, хотя панели падали ниц далеко не в первый раз.

Портреты время от времени сменялись. Приятно было находить меж излюбленных Арин нежданную, внезапно разгаданную загадку, которую прежде никому и в голову не приходило загадывать.

Автор одной из новинок, яркий брюнет средних лет, как раз переступил порог зала, когда показалась верхняя часть его шедевра. Казалось, с фотографии медленно сползает неторопливая ночная тень, или в этой комнате время сгустилось? Сантиметр за сантиметром обнажалась белизна кожи, и на этом холсте сантиметр за сантиметром вырисовывался профиль стоящей перед ним гостьи – прямая линия лба, с едва заметной курносинкой основательный нос да такой переход от нижней губы к округлому маленькому подбородку, что сразу вспоминались греческие поиски угодных богам архитектурных пропорций.

Веру повернула голову. Теперь вместо профиля была занавесь розовых волос.

Фотограф подошёл сзади вплотную и затаил дыхание, чтобы ничем не помешать ей разглядывать свою работу из садо-мазо серии.

Откровенно говоря, всё его творчество отражало садомазохистскую натуру автора, только в пору сотрудничества с глянцевыми журналами это были стильные контрасты, а на излёте карьеры появился мотив размытости, который и вылился в фотосессию на развалинах – с пятнами мха и плесени поверх омытых дождями стен, со стёртостью лиц моделей, связанных канатами самым нелестным образом.

– Хотите так же? – прозвучал над ухом Веры хрипловатый баритон.

То же самое спрашивали обычно школьники, ищущие приключений в соцсетях. Правда, свой вопрос они иллюстрировали эротикой совсем иного ранга. Проклятие подлинного искусствоведа в том, что не можешь положительно реагировать на изображения, если они вступают в противоречие с хорошим вкусом. Сколько ни убеждала себя Вера в небезынтересности парных, групповых, а при худом телосложении даже одиночных телесных хитросплетений – избранные в качестве фона дурацкие обои, мягкие игрушки, какие-то рваные тапочки на заднем плане бесконечно перетягивали внимание. Она поначалу пыталась объяснять мальчишкам, какие вещи её возбуждают, посылала им и фотографии автора, стоящего сейчас у неё за спиной. Но ни один ни разу не понял. Фригидная тётя попалась. Настоящая женщина возбуждается, когда полутораметровый оранжевый цыплёнок насилует её чувство прекрасного. Разницу между сексом и насилием нашим школьникам объяснить невозможно. Пришлось просто приучить себя не откликаться на зов юношеской плоти.

– Эх, молодой шеловек, изврашшения для меня пройденный этап, – старушачьим голосом прокряхтела Вера.

Она повернулась, чтобы посмотреть, кто это тут сыплет наглыми предложениями, и вдруг её лицо преобразилось. Сначала на нём высветилась радость узнавания, потом промелькнул миллион невысказанных комплиментов, а остановилась мимика в позиции ожидания, какую можно видеть перед первым поцелуем. В романах девятнадцатого века именно с таким выражением лица девушка уступала красавцу-барину, разорённая аристократка отдавалась нуворишу, скупившему отцовские векселя, или, на худой конец, Мармеладова предлагала свой мармелад.

В стрингах пульсировало: «Fuhre Mich! Halte Mich!». Кто включил музыку?

«Молодой шеловек», извинившись, отошёл. Он и забежал-то только на минутку, отдать Арине забытую на съёмке перчатку («Как же ей одиноко без пары! Икорки? Увы, спешу!»).

Вера наблюдала издали, пытаясь понять, задела ли она его отказом. От обладателя чувственного баритона веяло только спокойствием, уверенностью, достоинством.

Теперь ясно, откуда в его работах столько притягательности. Они передают ощущение силы. Люди хотят быть сильными, но догадываются, что слабы, потому и ловят искорки от настоящего большого костра, стремятся присоседиться к таким, как брюнет-фотограф, хотя бы в качестве почитателей/хулителей/знатоков/жертв их творчества.

Лотуш схватил Холмскую за руку и вырвал из задумчивости.

– Мы зачем сюда пришли? Где Похитонов, Арина?

Хозяйка подвела опьянённого Витторио к огромному полотну и ткнула носом в подпись.

– Хитонов? – удивился гость.

– Я же писала: «Приходи обязательно, тебя ждёт П.О.Хитонов».

Арина покопалась в своей почте, Виктор покопался в своей.

– Первое слово «приходите», – сказал он. – Вот видишь, ты нас вдвоём приглашала!

– Это «приходи, тебя ждёт», – расшифровал отправитель.

– Что за «П О ХИТОНОВ» большими буквами и без точек? – раскапризничался гость. – Специально нас сюда заманила, чтобы тыкать в лицо своими голыми портретами!

Он сделал движение руками, не то отмахиваясь от комаров, не то благословляя присутствующих.

Холмская включила телевизор, тщась отвлечь внимание от новоявленного Папы, но там шло ток-шоу с участием Эвелины Додошиной, и Арина поспешила избавиться от старой конкурентки. Ах, если бы их всех можно было погасить простым нажатием кнопки!