На петле запора — обрывок шнура. Похоже, в доме после них с Иоклом никого не было. Осторожно перешагнув гнилую ступеньку, Рервик толкнул дверь. Прошел сени. Сейчас он откроет вторую дверь и увидит — Велько или Наргеса?
Увидел обоих. Они мирно беседовали за столом.
— Что за манера… — начал Велько, привстав и отодвигая табурет. — Мне, в конце концов, надоело. Что ты себе позволяешь? Я же… Я же волнуюсь, дрянь ты этакая…
Наргес одобрительно кивал.
— Да, да. Форменное безобразие. Звездная болезнь, а? С гениями вечные сложности. Ни с кем не считаются. Могут вдруг исчезнуть, а тут люди волнуются, переживают. Могут вот так навести на человека оружие, а ведь это опасно. Ну хорошо, что в данном случае…
Рервик смотрел на свой плазмер, направленный в грудь Наргеса.
— В данном случае, — раздался голос Салимы, — он разряжен. Так что, если хотите разжечь огонь в печи, советую воспользоваться другим инструментом.
— Нет, нет, — замахал руками Наргес, — печь не понадобится. Мы сию же минуту возвращаемся, Цесариум ждет. Но, но…
Рервик метнулся к Наргесу, но комната уже кишела какой-то грубой публикой. Человек пять или шесть, потрясая плазмерами, загнали Андриса и Велько в угол и, нанеся несколько профессиональных ударов по печени, связали режиссера и помощника обрывками веревок и ремней.
Салима холодно улыбалась. Наргес заговорил торжественно:
— Я готов выразить глубокое удовлетворение сложившейся ситуацией. Героическое деяние Дочери обожаемого Цесариума привело к тому, что идея запечатления образа великого человека, осуществление которой было под угрозой, теперь без сомнения получит свое воплощение. Блистательный художник и его ближайший сподвижник собрались вместе и в самом скором времени окажутся под гостеприимным кровом нашего Цесариума. Выражаю надежду, что более ничто не сможет отвлечь их от вдохновенного творчества и…
Рервик вопросительно посмотрел на Вуйчича.
— Он сказал, будто ты словил Болта и ждешь меня здесь, — негромко произнес Велько. — И что я должен быть один и с аппаратурой. Что у тебя замысел какой-то сумасшедшей съемки.
— И ты поверил?
— Если бы речь шла не о тебе, а о нормальном идиоте средней руки, ни за что не поверил бы.
Ремни глубоко врезались в пухлые запястья. Велько страдальчески морщился.
— Аппаратуру привез?
— Угу.
— Замечательно. Нам придется снимать великого Болта в ореоле славы и преклонения. У них в руках Марья.
— Марья?
Наргес тем временем подбирался к концу своей речи:
— …послужит утверждению справедливости, света и добра как на Лехе, так и во всех уголках нашей необъятной вселенной.
При последних звуках его фальцета Велько успел шепнуть:
— Потянуть бы до утра. Вот и задача — для Андриса с Велько и для нас с тобой. Как задержать отлет, если тут же выяснилось, что птерик ждет рядом, на поляне? Какие варианты приходят в голову?
Вуйчич хватает сумку с аппаратурой, швыряет под ноги и начинает топтать. Ах да, он же связан — ну, стало быть, сначала их развязали. Тяжела ты, участь беллетриста, все надо увязать, а кое-кого и развязать. Почему же их развязали? Да потому, что нет смысла опасаться безоружных, что надо вести их к птерику, что зря дразнить не велено — не кто-нибудь, создатели будущего шедевра, прославляющего самого-самого… А зачем тогда связывали? Так ведь эти стражи в основном работают спинным мозгом — навалиться, связать, а уж потом думать.
Ай-яй, нет аппаратуры, нечем снимать. На Лехе приличного съемочного оборудования не достать: отсталая планетка, прошлый век, электромобили, биокомпьютеры, рухлядь всякая. Это вам не Малая Итайка, не Джапан-три. Только в группе Рервика есть нужные для съемки штучки. Наргес скрипит зубами: отправлять пленников без аппаратуры — получить крепкий нагоняй. Послать человека в город с запиской от Велько или Андриса? Но как получить такую записку? Не для того, верно, топтал этот сукин сын сумку со своим барахлом. Остается шантаж. Старый добрый шантаж.
На самом деле им развязали только ноги и, грубо подталкивая рукоятками плазмеров, погнали к птерику. Велько чуть замешкался на верхней ступеньке трапа, когда на нижнюю ступеньку встали два стража, навьюченные сумками и баулами с кинооборудованием.
Замыкающий страж нес святая святых — кожаный чехол с хрупкой любимицей Рервика суперкамерой «ВОЛК-ПОМО-Р»[8]. Велько старательно споткнулся и полетел вниз. Завопил рухнувший на землю страж. Захрустела под стокилограммовым помощником режиссера драгоценная оптика.
— Слушайте, Рервик, Я сожалею о поступке вашего друга. Боюсь, вы тоже не одобряете его. Сейчас я доложу Цесариуму о прискорбном обороте событий. И попрошу помощи. А помочь нам сможет только глубоко чтимая и нами и вами мадемуазель Лааксо. Неужели вы хотите обеспокоить ее нашими мелкими проблемами?
— У вас есть связь с Болтом?
— Мы же цивилизованные люди, Рервик. — Наргес вытянул из кармана передатчик, состряпал почтительную физиономию и набрал комбинацию цифр.
— Слушаю, Наргес. Что там? — Низкий голос Болта был глух и спокоен.
— Цесариум, я счастлив сообщить. Дочь невредима.
Подошла Салима.
— Отец!
— Салима!
Женщина нежно коснулась решеточки микрофона.
