— Пляши и смейся, щоб я утоп в тех мочагах, — покрякивая от боли, ворчал Мельник. Сморщенные, сильно «пидсохшие» холявы ему до крови растерли ногу. — Не было нам всем печали...
— Не один же ты страдаешь, — говорит Лукьянчик.
— Ты думаешь, если Галашкину худо с Дегтярем, так это мне утешение, пляши и смейся?
Стараясь не попасться майору на глаза, Михаил прятался за кусты, стаскивал сапоги и наспех перевертывал мокрые портянки. Корил себя по всем швам за то, что устроил себе такую каторгу, да еще и угадал под тревогу:
— Вот же дурень!
— Ефрейтор Мельник, что вы так часто возитесь с сапогами? — раздался голос майора.
— Да тут...
— Натерли, что ли?
— Трошки... Пустячок совсем... — отозвался из-за куста Мельник.
— А сержант Галашкин тоже... он, наверное, скоро все болото вычерпает голенищами. Ну как, сержант, не жмут новенькие-то?
— Да вроде бы...
Кто-то подавляет смех кашлем. Обстановка все-таки... в таком деле не очень засмеешься.
Словно не замечая удрученных лиц модников, Иван Александрович решает обыграть эту историю с сапогами в полную меру. Во время остановок он преднамеренно садится отдыхать в сторонку и только краем глаза наблюдает за мучениями Галашкина и Мельника и как ни в чем ни бывало подшучивает:
— Конечно, новый сапог сразу не обомнешь. Ноге приноровиться надо... А потом еще смотря с какой коровы содрали шкуру — иная так ее заносит, что и выделка нипочем... Скует ногу, будто тисками железными, когда-то разомнешь, разносишь...
Рядовой Лукьянчик падает спиной на мох и сучит ногами, обутыми тоже в новые яловые сапоги с гладко вытянутыми голенищами. Лумисте кашляет и обжигает губы сигаретой. А Мельнику не до смеха. Он отворачивается и в укор себе покачивает головой, наблюдает, как щеки сержанта Галашкина наливаются кровью. Амур опрятно облизывается и тычется остроносой мордой в мокрые коленки хозяина.
Иван Александрович знает меру и шуткам, переводит разговор на другое, объясняет солдатам, что впереди им встретятся еще более трудные места и что, возможно, придется разъединиться на две группы.
— Придется поплавать...
— Ох эти, будь они неладны, чертовы болота, — говорит Лукьянчик. — Куда ни поставишь ногу, всюду мочаг....
— Если бы пограничники ходили дорожками, где и не замочить сапожков... — продолжает майор.
— Так начнем все ходить в калошах? — предложил Лумисте.
— Тут уж наверняка сядешь в калошу, — ответил начальник заставы. Солдаты дружно засмеялись.
— Отставить, товарищи! В истории были такие случаи...
— В истории? — Лумисте поднял на майора умные, с голубым оттенком глаза. Он был парень начитанный.
— Да, теперь это уж просто веселая история, — продолжал майор. — А тогда было не до веселья... В боях под Москвой фашисты стояли на часах, охраняя самих себя, и даже пытались ходить в наступление в этаких большущих соломенных калошах.
— Верно. Я читал, — подтвердил Лукьянчик.
— А потом, когда мы их выкуривали из Августовских лесов, приходилось лазить по пояс в болоте, иногда под плотным огнем. В самых диких местах пряталось столько разной швали — начиная от полицаев, кончая матерыми эсэсовцами. Предполагаю, что и сегодняшний гость облюбовал себе болотную резиденцию.
Майор теперь уже более подробно объяснил на развернутой карте детали поиска, показал, в каком направлении может двигаться и скрываться нарушитель. Дождавшись, когда была потушена последняя сигаретка, подал команду:
— Встать! Вперед, шагом марш!
Солдаты вскакивают, поправляют снаряжение и, вскинув на плечи автоматы, втягиваются на тропу. Снова перед ними лес, хрустко трещат под ногами мертвые ветки, хлюпает в мочажинах вода. Рассредоточившись на необходимое расстояние, пограничники сливаются с окружающим фоном.
Дети бывают упрямы, настойчивы и последовательны даже в самых нелепых своих поступках. Таким непоколебимо настойчивым характером обладал и Юстас.
— Как только подкатим к мостику, так ты спрыгивай. С меня хватит, слышишь? — порывисто дыша в затылок Пятрасу, шипел Юстас.
— Так не удобно же! Разве ты не видишь, что человек болен?..
— Болен? Пусть садится на автобус и едет в Раздияй к доктору.
— Бросить человека на дороге... — тоненьким, даже печальным голосом возразил Пятрас. — Это, Юстас, не по-товарищески.
— Видали товарища! Если уж ты такой добрый, ваша мосць, садись опять к нему на раму и качайте хоть до самого Укмерге! С меня хватит! Баста! Баста! В гору я и до разу не нажму педалей.
— Мы можем с тобой по очереди, — не совсем смело заявил Пятрас.
Люпиновое поле кончалось, горбатенькие перильца моста через Запсие приближались. Велосипед прокатился мимо белого дорожного столба.
— Все, Пятрас. Долой с коня! — Юстас сбавил ход. Пятрас спрыгнул и крикнул Изодасу, чтобы тот остановился.
Из-за леса поднималось солнце. Меж зеленых камышей покойно и тихо лежала речушка. В серую, ленивую рябь серебром сыпались отблески лучей. Юстас прислонил велосипед к перилам моста и не спускал глаз с дрожащих камышинок, где в расходящихся кругах только что ударила щука. Была самая пора утреннего жора.
— Устали, братки? — спросил Изодас и, не дожидаясь ответа, прибавил: — Ничего, еще немножко...
