Пограничная тишина - [21]

— Что же вы там ищете, товарищ старший лейтенант? — спросил Баландин.

— Пастух где-то тут обнаружил затопленную лодку, а я вижу старый катер, — ответил Пыжиков.

— Его и я вижу. — Баландин разочарованно махнул рукой и, свертывая цигарку, продолжал: — Стоило из-за этого тащиться! Спросили бы меня. Этот катер нам давно глаза намозолил. Сколько было переполоху из-за этой посудины. Как молодые солдаты идут в наряд, заметят и доносят...

— Это ничего. Старик просто не разобрался.

Пыжиков был убежден, что Евсей Егорыч видел именно этот катер, который был затоплен еще во время войны.

— А что тут разбираться, товарищ старший лейтенант? Тут и ребенку яснее ясного, — ворчал проголодавшийся Баландин. — Ну что же, теперь обратно будем качаться?

— Да, едем, — Петр решительно повернул коня.

Ехали все время шагом. Солнце высоко поднялось над горами и припекало без всякой пощады. Покачиваясь в такт шагам коня, Пыжиков думал о Насте: «Девушка с фокусами, а тянет к ней, да как еще тянет... Сделать предложение, жениться? А вдруг она расхохочется и превратит все в злую шутку? Странная она какая-то, странная... — думал Петр, въезжая во двор заставы. — И как еще на это посмотрит мама?»

Глава пятнадцатая

Возвращаясь из отряда, капитан Ромашков до комендатуры доехал попутной машиной. Зайдя в штаб, решил позвонить на заставу и вызвать коней.

— От Пыжикова было тут одно донесение, — поздоровавшись с капитаном, сказал дежурный.

— Какое? — встревоженно спросил Ромашков.

Дежурный, поднявшись со стула и скрипя новыми сапогами, подошел к схеме участка.

— Будто бы вот здесь, у Орлиной скалы, обнаружена затопленная лодка.

— Кем обнаружена?

— Вы знаете пастуха Макаенко?

— Так точно. Хороший старик. А в чем дело? — Ромашков почему-то вдруг вспомнил его жиличку и покраснел.

— Дело в том, что лодку эту будто бы обнаружил пастух Макаенко. Я Пыжикову приказал немедленно проверить. Он проверил и доложил, что это не лодка, а старый катер, о котором мы знаем. — Дежурный присел за стол и взял из папки мелко исписанный лист бумаги. — Я было составил донесение, но задержал его. Почему-то возникло сомнение... Как бы не ввести в заблуждение штаб округа. Собрался поехать и лично проверить, а вы тут подвернулись. Поезжайте и все обстоятельно выясните.

— Слушаюсь, — сказал Ромашков. — Разрешите вызвать коней?

— Не нужно. Берите нашу машину. Я распоряжусь.

Ромашков встал и оправил аккуратно сидевшую на его плотной фигуре гимнастерку. Пока он дошел до гаража, шофер уже выехал и ждал во дворе. Михаил сел в машину и затянул брезентовую дверцу.

— Можно, товарищ капитан, с ветерком? — нажимая на стартер, спросил краснощекий солдат с усиками.

— Можно с ветерком, — согласился Ромашков.

Мотор гулко задрожал, и машина рванулась с места. Когда выскочили за город, серая лента шоссейной дороги сразу же врезалась в зелень садов и виноградников. Под рубчатыми шинами захрустела разбитая, изжеванная колесами щебенка, над брезентовым кузовом загудел встречный ветер, а позади машины мутным клубком завихрилась пыль и, медленно оседая, густо ложилась на придорожные кусты и виноградники. Михаилу было жаль эти посеревшие от пыли листья и сизые гроздья винограда, покрытые слоем грязи. Неприятно было смотреть на это. Но он заметил, что пыльно было только около дороги, а чуть подальше от нее, на склоне гор, виноградники зеленели буйно и радостно. Сочные, омытые ночной росой листья шелестели на ветру, а под ними пил солнечные лучи, дозревал, наливался соками виноград.

Долго с пронзительным завыванием машина карабкалась на перевал, потом лезла круто вверх под сплетенными, как шатры, кустами и, наконец, прыгая по каменистой дороге, скатилась к морю и остановилась на окраине рыбачьего поселка.

Разыскав Евсея Егорыча, Михаил присел с ним на завалинке и начал расспрашивать о затонувшей лодке. Чем дальше он его слушал, тем больше хмурился, словно злясь на шум моря, крики петухов и совсем некстати раздававшийся из окна девичий голос, который мешал ему своей звучной мелодией.

— Вот же голосит! И день будет голосить и ночь, — не то с осуждением, не то с похвалой проговорил Евсей Егорыч. Он не спеша набил трубку и закурил.

— Ваша жиличка? — спросил Ромашков, хотя отлично знал, что это она. Зачем спросил — он и сам не ответил бы.

— Она, — ответил Евсей Егорыч. — Такая голосистая — одна на весь поселок. Свой брехливый листок о погоде вывесит, а потом начнет в море кувыркаться да вашему лейтенанту голову кружить.

— Приезжал? — прислушиваясь к веселой песенке, хмуро спросил капитан.

— А как же! Каждое утро, будто казак, на коне около дома гарцует. С сегодняшнего дня она в отпуске, к матери в горы собирается — аж туда, за перевал, в Дубовики. Учена, а пуста, як вон та из-под тюльки бочка. Языком тарахтит, с ребятишками по горам лазает. Взгальная[1] — и батько ее, Макар, такой же...

— Он, кажется, сидел? — спросил Ромашков.

— Было такое дело.

— Куркуль, что ли?

— Да який там куркуль! Так, брехун и больше ничего. От колгоспа отказался, председателя осрамил и даже поколотил трошки. Вот его взяли, подержали малость и выпустили.

Теперь он там, в горах, в леспромхозе. Хоть и мой приятель, а характером буйный, в особенности, когда за щеку зальет. Я ему всегда бой даю. Жинка у него, Лукерья, баба добрая, гарная баба... А дочка вся в него, тоже буйная и озорная.