Пограничная крепость - [5]

Карманы Будтова оттопырились; сам же он зашагал к пустырю, где возле штабеля сырых, прогнивших досок околачивался Топорище.

Топорищу было лет тридцать-шестьдесят, свое прозвище он заработал как производное от фамилии "Топоров", которую друзья его узнали случайно, во время антитеррористического милицейского рейда. Тогда у Топорища еще был паспорт, но его, отобрав посмотреть, тут же порвали на части, а самому Топорищу дали в морду. С тех пор, лишившись документа, он уже не мог носить свою звучную, солидную фамилию, и в кличке теперь воплощался остаток утраченного достоинства. Все эти события развернулись за какие-то месяц-полтора - именно столько прошло с момента первого появления Топорища, однако всем казалось, что он был здесь всегда и всегда будет. Или не будет.

- Ххооо, - засипел Топорище, взмахивая рукой.

Захария Фролыч, не отвечая, степенно присел на доски и вынул "Приму".

- Дашка-то придет? - спросил он деловым голосом.

- А кто ж знает? - развел руками Топорище. - Пять минут как Сапожонок ее увел. Пошел корягу попарить. Вернется, что ей...

Будтов издал мычание: принял, мол, к сведению, чиркнул спичкой.

- А ты что - груженый? - заинтересовался Топорище как бы между прочим.

- Отваливай, отваливай, - замахал на него Будтов. - Лечиться буду.

- Да я просто так, - развязно объяснил Топорище и встревоженно прошелся по кругу.

Захария Фролыч положил дымящийся окурок рядом, откупорил "льдинку" и чуть ли не целиком вложил пузырек в задохнувшийся рот.

- От так ее, от так, - подобострастно приговаривал Топорище. Глаза его вдруг сделались бездонными.

Будтов, зажмурившись, замер. Бытовое вещество вступило в контакт с пищеводом. Если бы Захария Фролыч пил с утра, ему бы пришлось просидеть чурбаном минуты две, но ближе к ночи, когда внутренний мир уже многое вытерпел и закалился, хватило двадцати секунд.

Топорище вынул что-то смутно съедобное, в тряпочке:

- На!

Будтов помотал головой. Топорищу было отлично известно, что Захария Фролыч не закусывал, и сам Захарий Фролыч тоже участвовал в этом я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты, земеля подбираешься ко второму пузырьку, хрен тебе.

Метрах в ста от них, посреди пустыря, возникли две фигуры - примерно одинакового роста. Бесформенные тени спешили к доскам. Топорище приуныл. Ртов прибавлялось.

Шустрый рябой Сапожонок, который тоже промышлял стеклотарой и частенько шакалил на территории Будтова и Топорища, при виде их двоих отклеился от спутницы и начал смещаться вправо, пока не исчез совсем.

Даша Капюшонова, мелко забирая исцарапанными ножками, шла на маяк. Она знала, что Захария Фролыч не станет ее бить, потому что на пустыре царил коммунизм. Женщины, к каковым она себя по привычке причисляла, состояли в коллективной собственности, хотя уже многие годы не являлись средствами производства. С принципом "каждому по потребностям" дело обстояло, конечно, сложнее. Специфика потребностей предписывала жизнь по закону джунглей.

Даша была медсестрой - давным-давно, пока не потерялась приставка "мед". Нынешние ее сестринские полномочия простирались широко, выходя за рамки любого воображаемого сестринства. Вокруг Даши были сплошь униженные и оскорбленные, бедные люди, и Даша всем была, если угостить, сестра и подруга и прощала как преступление, так и наказание каждому идиоту. Временами ходила к Ксении Блаженной, каялась, клала булочку.

Будтов, оглаживая в кармане "льдинку", высокомерно хмыкнул. Не то, чтобы он брезговал Сапожонком, но женщину надо поучить.

- Захарий, салют! - поздоровалась Даша, бодрясь и напуская на себя беззаботность. - Чего пьешь? Оставь глоточек.

Захария Фролыч нашарил погасшую сигарету.

- Иди давай отсюда, - сказал он сурово.

- А мне что, - Даша Капюшонова надменно отвернулась. - Я уже двести граммов засандалила, понял?

Будтов махнул рукой: звезди, кто тебе даст.

- Кто ж тебе дал? - спросил вместо него Топорище.

- Хороший человек, - запальчиво выкрикнула Даша. - Всем ясно?

- Хорошие люди таких, как ты, сразу... хлебалом об стол... - высказался Захария Фролыч.

Та оскорбилась. Правая половина Дашиного лица была насыщенного лилового цвета: родимое пятно, но многим по первости - особенно в темноте - казалось, что женщину именно, как мыслил Будтов, поучили.

- А я говорю - хороший, сука, ты!.. А хлебало - это он тебе порвет...

- Это как же он сделает?

- Так и сделает! Уже спрашивал, где тебя, козла, найти!

- Меня? - недоверчиво спросил Будтов и улыбнулся: кто его может искать! Тем более за двести грамм!

- А вот увидишь. Ха, вон он идет!

Захария Фролыч оглянулся. Из-за магазина вывернул незнакомый человек, одетый в спортивную куртку и высокие резиновые сапоги.

- Нет, не он, - присмотрелась Даша.

Все однако, говорило о том, что человек направляется к их компании.

- Все, мужики, я пошла, - Даша, вглядевшись повнимательнее, сунула руки в карманы как бы плаща и стала отходить.

Будтов нахмурился. Люди, состоявшие в их неформальном обществе, развили в себе удивительную чуткость, когда дело касалось какой-нибудь опасности. Однажды он заснул на проспекте: сник, обмяк, присел у стеночки возле парикмахерской. С ним тогда был Сапожонок, тот крикнул: "Менты, Захарий!" И Захария Фролыч тут же, в мгновение ока, распрямился и вытянулся в струнку, провожая вытаращенными глазами патрульную машину. Позднее он не смог об этом вспомнить, но ни на миг не усомнился, когда Сапожонок ему рассказал: рефлекс, что ты хочешь.