«…Поговорить с Вами долго и длинно и даже посплетничать…»: Переписка Г.В. Адамовича с Р.Н. Гринбергом (1953-1967) - [13]
Отвечаю на Ваше письмо немедленно, что я согласен ждать статью до начала июля. И названье «ТЕМЫ» мне нравится, и с формой знаком, и думаю, что читаться она будет, как всегда, с интересом. Место в 15 страниц, Вам отведенное, буду беречь и никому не отдам.
Альманах, по-видимому, получится лучше, чем думал.
Заметьте, что ко времени, когда Вы будете готовы с посылкой статьи, я буду жить в деревне и мой адрес будет следующий[135]:
Однако если Вы это письмо потеряете, то пишите на мой постоянный, вышеуказ<анный>[136] адрес.
Ваш
38. Г.В. Адамович — Р.Н. Гринбергу
Paris, 3/VII-59
Дорогой Роман Николаевич.
Пишу с «повинной головой». У меня в Париже такая суетливая жизнь, что никакие писания невозможны. Особенно если они требуют чуть-чуть раздумия и серьезности. Простите! Я очень жалею, что не написал обещанных заметок, пока был в Англии.
Завтра я уезжаю в Мюнхен, оттуда в Италию — всего дней на 10. Потом буду в Ницце, где могу взяться за ум и за дело, т. к. там мне никто ни в чем не мешает. Значит, между 20 и 30 июля Вы получите статью для альманаха. Если не поздно, буду искренне рад. Если поздно, tant pis[137], — и надеюсь, Вы не будете на меня в слишком большой претензии. Я человек вообще аккуратный, кажется, впервые оскандалился.
Искренний привет Софии Михайловне.
Ваш Г. Адамович
Вторично я Вас не обману! Числа 25-го статья будет у Вас. Но если поздно и писать уже ни к чему, будьте добры, напишите мне в Ниццу: 4, avenue Emilia, chez M-me Heyligers, Nice.
39. Р.Н. Гринберг — Г.В. Адамовичу
8.7.59
Дорогой Георгий Викторович,
Что же мне делать?
Альманах в наборе у типографа и будет еще там до конца месяца, поэтому если Ваши «ТЕМЫ» прибудут как-нибудь между 20 <и> 30 с<его> м<есяца>, то я буду очень доволен, все будет в порядке.
ПИШИТЕ, ради Бога!
Вы мне нужны. Прошу Вас, гоните всех от себя на несколько дней, привяжите себя к стулу и столу и начните.
Итак, я снова буду ждать.
Желаю Вам всего самого счастливого за столом у себя дома, а после за другим, зеленым, где мы когда-то встречались.
Ваш
40. Г.В. Адамович — Р.Н. Гринбергу
4, av
chez M-me Heyligers
Nice, 31/VII-59
Дорогой Роман Николаевич.
Вот «Темы». Надеюсь, еще не слишком поздно. Я в обычном своем летнем маразме, а это — не совсем то, что я хотел написать (т. е. короче и сбивчивее). Но не взыщите: ни на что другое сейчас не способен.
Ваш Г. Адамович
P.S. Я в Ницце до 15 сентября. Если бы получил корректуру, вернул бы в тот же день.
Но это — на Ваше усмотрение.
41. Р.Н. Гринберг — Г.В. Адамовичу
5.8.59
Дорогой Георгий Викторович,
Не поздно, но маловато. Спасибо! Жалуюсь, что мало, потому что понравилось и весьма нужно, чтоб оживить хоть немного прозу альманаха. Все сейчас объясню, но сначала хочу сказать, что посылаю Темы срочно в набор с тем, чтобы поскорей отправить Вам корректуру, а Вы тем временем напишите еще несколько главок и прибавьте к гранкам. Сделайте!
Простите меня за мою несомненную наглость: все прошу и ничего не плачу. Это верно. Однако платить, вероятно, будет не с чего; все — дефицитно-эмигрантское, как известно. Хотя возможно и чудо из-за Ахматовой, и тогда барыш пойдет сотрудникам.
Приложил мое «предисловие». Прочтите и скажите. Ужасно как трудно писать необходимые «жалкие» слова. Но ведь нужно ж сказать, что за затея, почему. Выжал, сколько смог.
А поэма ААА — настоящее золото. Каждое слово — кусок этого настоящего металла. Ничего такого не читал за годы, годы. Писалась поэма в 1940/43 гг. в Ленинграде — Ташкенте — Москве. Ахм<атова> пишет: «Работу над поэмой я продолжала и после возвращения в Ленинград, т. е. 1 июня 1944 г.».
Это должно быть событием, вернее, станет событием в нашей жизни, если хоть немного понимаю, в чем дело. Правда, русский эмигрант как-то совсем не любопытен ко всему, что «не политическое». Но и этот оттенок есть, хотя раздувать его не хотелось бы по причине хорошо понятной. 30 страниц гениальных строчек о гневе, мести, страданиях трех человек, среди которых Вы узнаете всех троих.
Мне доставили эту вещь «оттудова», чтобы напечатать и спасти ее для всех. И Вы поймете сразу, как я ухватился за нее. Она и есть украшение альманаха и единственная художественная вещь в ней, если не считать полдюжины стихотворений местных поэтов. Т. н. худ<ожественной> прозы нет, ибо ее и нету в настоящее время.
Вот я и хочу, чтобы Вы написали рецензию на мой сборник[138]. Вы один и сможете сказать нужное об Ахм<атовой> и об остальных. Если оставить это дело судьбе, то судьба спутает альманах с Аронсоном, а он — недоброжелатель, как только его самого нет в оглавлении и как только содержание не служит, прямо уж не знаю каким-таким, утопиям всем осточертевшего соцпорядка. Мы с ним добрые друзья, но он выдумал себя поэтом, литератором и критиком и твердо верит, что это так, и всех бы утопил в своей чернильнице.
Отпишите мне поскорей.
Ваш
42. Г.В. Адамович — Р.Н. Гринбергу
4, Emilia с/о Heyligers
Nice, 13 авг<уста 19>59
Дорогой Роман Николаевич
Получил Ваше письмо. Постараюсь (без ручательства) исполнить Ваше желание и расширить «Темы», кое-что дослав Вам вместе с гранками. Беда в том, что я сейчас занят, как давно не был, и туп, тоже как давно не был.
Георгий Адамович - прозаик, эссеист, поэт, один из ведущих литературных критиков русского зарубежья.Его считали избалованным и капризным, парадоксальным, изменчивым и неожиданным во вкусах и пристрастиях. Он нередко поклонялся тому, что сжигал, его трактовки одних и тех же авторов бывали подчас полярно противоположными... Но не это было главным. В своих лучших и итоговых работах Адамович был подлинным "арбитром вкуса".Одиночество - это условие существования русской литературы в эмиграции. Оторванная от родной почвы, затерянная в иноязычном мире, подвергаемая соблазнам культурной ассимиляции, она взамен обрела самое дорогое - свободу.Критические эссе, посвященные творчеству В.Набокова, Д.Мережковского, И.Бунина, З.Гиппиус, М.Алданова, Б.Зайцева и др., - не только рассуждения о силе, мастерстве, успехах и неудачах писателей русского зарубежья - это и повесть о стойкости людей, в бесприютном одиночестве отстоявших свободу и достоинство творчества.СодержаниеОдиночество и свобода ЭссеМережковский ЭссеШмелев ЭссеБунин ЭссеЕще о Бунине:По поводу "Воспоминаний" ЭссеПо поводу "Темных аллей" Эссе"Освобождение Толстого" ЭссеАлданов ЭссеЗинаида Гиппиус ЭссеРемизов ЭссеБорис Зайцев ЭссеВладимир Набоков ЭссеТэффи ЭссеКуприн ЭссеВячеслав Иванов и Лев Шестов ЭссеТрое (Поплавский, Штейгер, Фельзен)Поплавский ЭссеАнатолий Штейгер ЭссеЮрий Фельзен ЭссеСомнения и надежды Эссе.
Из источников эпистолярного характера следует отметить переписку 1955–1958 гг. между Г. Ивановым и И. Одоевцевой с Г. Адамовичем. Как вышло так, что теснейшая дружба, насчитывающая двадцать пять лет, сменилась пятнадцатилетней враждой? Что было настоящей причиной? Обоюдная зависть, — у одного к творческим успехам, у другого — к житейским? Об этом можно только догадываться, судя по второстепенным признакам: по намекам, отдельным интонациям писем. Или все-таки действительно главной причиной стало внезапное несходство политических убеждений?..Примирение Г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Из книги Диаспора : Новые материалы. Выпуск V. «ВЕРНОЙ ДРУЖБЕ ГЛУБОКИЙ ПОКЛОН» . Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965). С. 558-608.
В издании впервые собраны основные довоенные работы поэта, эссеиста и критика Георгия Викторовича Адамовича (1892–1972), публиковавшиеся в самой известной газете русского зарубежья — парижских «Последних новостях» — с 1928 по 1940 год.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».