Поговорим о дыхании. Дар, который мы не ценим - [31]

Новичкам надо пробежать еще круг, еще раз пострелять, а потом уже выйдем на трассу. Здесь Доротея Вирер и Мартен Фуркад прокладывали свой путь к победе. У меня тоже приподнятое настроение. Моя учебная кривая кажется мне такой же крутой, как высокогорные тропы Цирмберга. Раскрасневшаяся от счастья, я скольжу по склону, более-менее уверенно делаю разворот, пока возвышенность не встает у меня перед глазами. Остальные из моей группы, кряхтя, уже карабкаются вверх. Ох, какая крутизна! Навстречу нам пружинистым шагом — шнарх, шнарх! — идет Фриц Фишер, чтобы подбодрить на последних метрах. Тренер до мозга костей! А теперь вниз — Фишер в авангарде, — назад к стрельбищу. Выстроиться на линии огня. Наконец-то!

Фишер раздает стартовые майки — ни дать ни взять лыжный магнат, пригласивший тридцать ближайших друзей на большую вечеринку на склонах. Моя — сигнально красная, с цифрой один. Ух ты! Наполнение пульса девяносто пять процентов. «Марш!» — командует Фишер. Три часа назад снег был мне врагом. Теперь мы суперкрутая команда. Половина трассы — передо мной только одна лыжница. Тщеславие распирает меня — как раз перед виражом! — и со всей силой бросает в снег. Я сижу на заднице, как подстреленный аист, и пытаюсь подняться на ноги, пока остальные пролетают мимо. Хорошо еще — никого не зацепила с собой.

И вот мы на стрельбище. Снова дурацкая длинная винтовка. Рука дрожит: десять процентов боли, девяносто страха. Попадаю лишь раз, делаю двадцать штрафных приседаний — по пять за каждый промах, — прежде чем моей команде будет разрешено двигаться дальше. Кстати, о «природном таланте»! На втором круге я обхожусь без падений и всего десятью приседаниями. Больше бы я и не выдержала, взывает о милости моя филейная часть. Даже невероятно быстрой замыкающей такое не под силу. Солидное седьмое место: мы последние. Но у Фрица Фишера нет проигравших. Он всех награждает банданами: «Никого не пропустил?» Фото на память. Рукопожатия. «Будьте здоровы! Счастливого возвращения!» Наша группа уже не команда.

Винтовка упакована, но лыжи пока не снимаю. Качусь вдоль зрительских трибун: левой, правой, левой, правой. Кто-то придерживает мою палку. Фриц Фишер. «Почему кисти не в петле? — спрашивает он, кивая на палки. — Смотрите, надо вот так!» Я берусь правильно. «Так и знал, — смеется Фишер. — Природный талант!»

Глава 5. Экстрим. Дыхание в глубине и на высоте

Томаш Оберхубер уже больше четырех минут, не двигаясь, лежит на воде лицом вниз. Верхняя часть туловища начинает подергиваться. В крови австрийского спортсмена скопилось опасное количество углекислого газа. Организм пытается избавиться от него этими накатывающими судорожными импульсами: мышцы вокруг легких сокращаются, стараясь спровоцировать вдох. Оберхубер, с фигурой марафонца, сдерживает его силой своей воли. Штефани Айхнер, курирующая погружения в инсбрукском крытом бассейне, склоняется над ним. «Четыре тридцать», — сообщает она, не отрывая взгляда от циферблата. Большинство может задерживать дыхание максимум на одну-две минуты. Однако фридайверы вроде Оберхубера и Айхнер снова и снова расширяют границы человеческих возможностей.

Фридайвинг — старейший из всех известных видов ныряния. Исторические источники дают представление о ловцах губок и жемчуга в Древней Греции за пять столетий до Рождества Христова. Тот, кто задается вопросом, откуда пошли легенды о морских нимфах, возможно, найдет ответ, взглянув на фото японских ама. Вплоть до пятидесятых годов прошлого века эти ундины традиционно ныряли в одной набедренной повязке: завязанном узлами лоскуте ткани на манер трусиков танга. На корейском острове Чеджудо тоже есть свои нереиды: хэдё. В наше время «упакованные» уже в неопрен ныряльщицы до семи часов в день достают из холодной воды морских ушек или морских ежей. Их погружение длится не более двух минут, а достигает до двадцати метров глубины. Ныне это вымирающее ремесло. В давние времена мужчины и женщины ныряли наравне, но в XVII веке морской промысел обложили высокими податями, и мужчинам работа стала невыгодна. Они занимались домашним хозяйством и детьми, а женщины, с которых налог не взимали, стали в семье кормильцами. Хэдё учатся плавать совсем малышками, а подростками — нырять. Правила безопасности передаются из поколения в поколение: не нырять слишком глубоко, не задерживаться под водой дольше ста двадцати секунд, в промежутках достаточно отдыхать. А вот у ловцов жемчуга с архипелага Туамоту во Французской Полинезии такой традиции нет. Они ныряют глубже — до сорока метров — и дольше. В итоге около двадцати процентов из них страдают редкой формой кессонной болезни, которую здесь называют таравана, в переводе — что-то вроде «сдвинуться». Симптоматика от болей в конечностях до слепоты и часто с летальным исходом. Хэдё же, напротив, усовершенствовали распределение по времени и теперь выполняют до двухсот пятидесяти погружений в день без ущерба для здоровья. Но что ни говорите, их работа трудна, поэтому юные кореянки всё чаще обходят это занятие стороной. В 2006 году лишь двое хэдё были моложе тридцати, а сегодня свыше восьмидесяти пяти процентов старше пятидесяти лет. Некоторые выходят на подводную охоту и в восемьдесят. ЮНЕСКО защищает хэдё и их ремесло как нематериальное культурное наследие. Туристические фирмы извлекают из зрелища «морских нимф» свою выгоду: стоя на берегу острова Чеджудо, туристы могут слышать «пение сирен». При погружении хэдё выдавливают задержанный воздух через губы трубочкой. С одной стороны, это снижает стрессовую нагрузку на организм, а с другой — дает сигнал другим ныряльщицам: всё в порядке.