Погоня - [39]

И речи, во всяком случае, не могло быть о прежних научных занятиях. И нужно было к тому же ожидать карателей — не сегодня так завтра. Золотинка оставила побоище и, не передохнув после ночной гонки, прошагала верст пятнадцать прежде, чем укрылась в лесной глуши на привал.

Еще через два дня совсем зеленый хотенчик, резвясь и играя, увлек ее в Камарицкий лес, обширные лесные дебри, которые невесть где начинались, а кончались верст за сто до столицы. Истоптанная свиньями трава под дубами и сами свиньи — мелкие черные твари, что злобно хрюкали на чужака, — указывали на близость деревни или какой заимки в лесу. Золотинка упрятала больно тянувший руку хотенчик, когда выбежала из зарослей большая пастушья собака и с самыми свирепыми намерениями кинулась на обомлевшего в первый миг малыша. Золотинка едва успела остановить пса взглядом; от неожиданности она порядком струхнула — все ж таки нужно иметь в виду, что пигалику ростом с ребенка и маленькая собачка зверь, а это была собачище! Настоящий волкодав. Золотинке понадобилась не малая доля часа, чтобы вполне овладеть собой и затем, не размыкая губ, установить взаимопонимание со слишком уж разбежавшимся зверем: мохнатая дымчатая собака (размером с быка на Золотинкин рост) продолжала рычать и скалиться.

Потом зверь виновато завилял хвостом и вовсе лег на траву, изрядно сконфуженный недоразумением, распластался и заелозил, чтобы выразить тем самым высшую степень нравственного умаления перед малышом-пигаликом.

— Вот так-то! — назидательно сказала псу Золотинка и потрепала его за ухом. — В следующий раз не дури. Где твой хозяин?

Пес вскочил и засуетился от избытка усердия; бросился в заросли, часто оглядываясь, и наконец исчез там, где угадывалась за деревьями солнечная полянка. Послышался приглушенный голос, коротким недовольным замечанием человек отправил собаку обратно, и та выскочила на Золотинку, страдая от противоречивых чувств.

Тогда, чтобы не подводить зря добросовестную и преданную собаку, Золотинка достала еще раз хотенчик — рогулька рванулась в сторону той самой полянки, откуда выскочил обескураженный пес.

— Ну, делать нечего! — прошептала Золотинка, едва себя понимая: в голове шумело. Она двинулась, все тише и тише, почти на цыпочках… шум в ушах мешал разобрать неясную возню впереди. Солнце ударило в глаза…

И Золотинка застыла, ослепленная.

На крошечной, размером не больше спальни полянке резвились в помятой траве двое, мужчина и женщина. С неприятным потрясением, которое испытывает осознавший собственное безумие человек, Золотинка узнала себя, золото разметавшихся волос… и только багряное отделанное серебром платье — роскоши этой у Золотинки никогда не было — открыло ей, что это невесть как очутившаяся здесь с Юлием Зимка. Темный от солнца бородатый пастух в белых посконных штанах был Юлий. Повалив юношу наземь — а он и не думал сопротивляться! — Лживая Золотинка делала с ним, что хотела.

Какой-то провал в сознании, и Золотинка очутилась на полянке, хотя не помнила шагов, смотрела, не понимая, что видит. Возмутились и чувства, и разум, все смешалось, опять она не могла уразуметь, точно ли это Зимка, как ей казалось, или предстало ей порождение нечистых ее, сладострастных снов… и сама на себя со стороны смотрит? И Юлий? Неужто Юлий? Ведь, если Зимка… то как же Юлий?

Это я! Я — Золотинка! — хотела она крикнуть и вымолвить не могла слова, позвать на помощь. Впору было бежать — ноги не слушались; а эти двое продолжали ее терзать, ослепленные похотью.

Вдруг истошно вскричала.

Но Золотинка не размыкала губ — та, другая крикнула. Яркое лицо ее в россыпи золотых волос не узнаваемо подернулось. Юноша перекрутился волком, чтобы встретить опасность.

И, видно, опасность эта — бледный, что тень, малыш с разинутыми глазами — поразила его, смешав намерения. Он оглянулся, словно рассчитывал получить объяснения у подруги. Златовласая красавица хватила расстегнутый лиф платья, но испуг ее невозможно было приписать одной стыдливости.

В следующий миг — зависшее где-то в удушливой пустоте сердце оборвалось! — Золотинка бросилась бежать, не разбирая дороги.

Пигалики быстро бегают. И если тотчас вскочивший на ноги охотник рассчитывал поймать дичь в три прыжка, то ошибся. Охотника подгонял испуг за свое зыбкое счастье, задор и отчаянный порыв догнать беглеца, чтобы распознать опасность. Что подгоняло беглеца, трудно было и сообразить — малодушие.

У стойких людей и малодушие особого рода, в крайнем своем выражении оно достигает размаха страсти, так что малодушие Золотинки не уступало ярости Юлия и чем-то с этим чувством смыкалось. Юлий понесся стелющимися хищными скачками, пигалик бешено молотил ножками, рассекал собой хлещущие ветки, словно закаменел, не чувствуя ни боли, ни усталости.

И Юлий, который не всюду мог проскочить, не нагибаясь под ветвями, отстал.

Тогда Золотинка остановилась почти внезапно с каким-то отчаянным, полуосознанным ощущением непоправимой глупости. Задыхаясь, она обернулась на треск веток. Глупо бежать, сказала сама себе, и в следующий миг задала стрекача — мелькнуло в воображении зрелище: Юлий схватил за шиворот, а маленький загнанный пигалик верещит не тронь меня, я — Золотинка!