Погоня - [14]

— Когда люди уезжают надолго, квартиру, бывает, используют всякие там случайные люди — вот мы и посмотрим.

— Смотрите… Смотрите, пожалуйста. Мебель и все остальное на месте — если вас это интересует… только я прошу вас потише. — И Светик шепотом добавляет: — Потише, он спит. Мой муж — писатель. Он очень устает. Трудится.

— Бывает, что в таких квартирах спекулянты селятся…

— Какие спекулянты, мой муж — писатель!

Менты тем не менее заглядывают и в его комнату — творец спит. Однако исписанные листы бумаги лежат на столе. Это неоспоримый факт.

Творец поднимает голову.

— Ч-черт, — ругается он зло. — Чушь всякая мерещится. Скоты. Всех за решетку! — кричит он вдруг со сна. И роняет голову. И опять крепко спит, как и положено спать прозаику.

Светик спешит на выручку.

— Вот ведь соня. Ему бы только поесть да поспать, — с укоризной шепчет и как бы жалуется она милиционерам. И тут же («Пожалуйста!») протягивает им паспорт творца. И билет члена Союза писателей. — И, не давая передышки, уводит их мысли на другой берег: — Это его документы, а у жены он не живет. Он с ней давно не живет. Нас здесь приютили.

Мент спрашивает:

— Он что, хочет разводиться?

— Да. — И Светик добавляет. Проникновенно. И тихо: — Мы собираемся пожениться. Казаковы нас приютили.

— А Казаковы ваши знакомые?

— Друзья. Лучшие наши друзья. Они приютили нас, не взяв ни копейки. Они уехали за границу.

— Это мы знаем.

— А нам было некуда деться. Мы любим друг друга — поверьте, мы очень давно любим друг друга.

— Эти мне писатели. Без конца разводятся, — сурово говорит мент.

Светик вздыхает:

— Нам, женщинам, — не сладко.

— Вам, женщинам, — не стыдно. Гордости у вас мало.

Милиционер суров. Но чувствуется, что он не слишком осуждает Светика, — даже, пожалуй, жалеет ее. Ее, но не «того типа», который спит в комнате и выкрикивает глупости.

У Светика наворачиваются на глаза слезы.

— Вы думаете, я не понимаю, что он меня тоже скоро бросит?

Мент швыряет паспорт «того типа» на стол.

— А раз ты это понимаешь, зачем с ним связалась?

Но у Светика уже нет слов. Ее душат слезы.

Они уходят. Они так и не вспомнили про паспорт Светика. Ей не очень хотелось свой паспорт показывать — все-таки лучше, если твоей фамилии не знают. Да и кой-какая отметочка там имеется.

Светик бросается за ними вдогонку. Роль до конца.

— Товарищ милиционер.

Они оборачиваются.

Светик подходит к ним ближе и доверительно говорит:

— Просьба у меня есть… Вы ведь ищете спекулянтов… если найдете, не арестовывайте их сразу. Я хотела бы у них туфли купить. Модные… Можно?

Светик робко и трогательно улыбается — женщина.

Они отвечают:

— Нет. Нельзя.

И уходят. А тот, что суровый, добавляет:

— Туфельками, милая, ты своего голубя не удержишь.

Светик набрасывается на творца:

— А ну-ка, подымайся и иди в комиссионку.

— Я утомлен.

— Ну ясно. Ты только спать не утомляешься.

— Какие-то голоса я слышал.

— Мерещится тебе… Вставай! — Она быстро-быстро расталкивает его. Надо, чтобы он дело делал, а дармоеды ей не нужны…

О ментах Светик ему не говорит — зачем пугать человека, и вообще она старается о милиции не думать. Визит как визит, без этого не бывает. Сколько веревочке ни виться, концу быть, важно только в конце этой веревочки не хлопать ушами. Быть на стреме. Быть начеку — вот что важно. А предусмотреть все равно не предусмотришь.

Милиционеры идут по улице — один из них настроен сентиментально, второй по-прежнему суров.

— Странные люди эти писатели. Женятся и разводятся. Женятся и опять разводятся, — говорит настроенный сентиментально. — По-моему, они сами не знают, чего хотят.

— Худо-о-жники… — говорит второй и сплевывает. Оба идут по улице и курят. Оба взволнованы.

— Я уезжаю, — говорит Светик. Она уже собирается.

Творец кое-как встал.

— Спекулянтишки. Торгаши! — ворчит он из ванной, умываясь. — Несчастные. Людьми и Богом проклятые. С кем я связался! Какое падение!.. — Он сильно не в духе. — И Фин-Ляляев, и ты — я еще увижу вас всех за решеткой. У всех вас один конец!

Светик не отвечает. Она укладывает в сумку плащ (на случай дождя). Забирает деньги, куда же без них. Денег мало. Творцу она оставляет один-единственный металлический рубль. С мужчинами Светик не церемонится, одиночество им на пользу. А голод — хороший учитель.

— Пока. — И она уходит.

Игорь Петрович принял душ, и ему вроде бы полегчало. Светика нет… Он вдруг спохватывается. В холодильнике пусто, это он еще вчера видел, — он вновь заглядывает туда, в зияющую пустоту. Один лед. Долго не погрызешь. Он спешно идет к коробке с деньгами — и видит тускло поблескивающий рубль.

— Чертова баба! — бранится он. И закуривает натощак. Сигареты тоже на исходе.

Показывают балет «Жизель». Тонкострунов (он сидит у телевизора) делает звук потише. И говорит:

— Мы, наверное, будем разводиться, Валя. — Он говорит сдержанно. Он говорит деликатно. Он старается не причинить ей боль.

— Наверное.

— Займемся разводом и всей этой суетой через месяц — если ты не возражаешь.

Валя Тонкострунова не возражает. Как раз к этому времени вернется с Тихого океана Игорь Петрович. Оба молчат. Минута особенная. Оба смотрят на экран — два гибких тела плывут на голубом экране в море музыки. Два гибких тела то сближаются, то вновь отдаляются друг от друга. Па-де-де.