Погода массового поражения - [47]
я принимаю душ, переодеваюсь, хожу из угла в угол, курю, правда с открытым окном — надо ведь принимать во внимание, что номер для некурящих, — но зато сразу две сигареты, одну за другой, барабаню пальцами по подоконнику, пусть только поднимется, засранец-заговорщик, я бы сейчас и правда просто взяла да отчалила обратно, это действительно своего рода нарушение доверия, которое уже не
чего это он вдруг стучится? вежливость, угрызения совести?
да пошел ты, старикан, но барабанят настойчиво, и потом, мне кажется, что я слышу голос, правда, нечетко, как будто в ковер покашляли, но голос женский, то есть значит это не изменник, я иду к двери, открываю, там стоит, со странной прической — волосы волнистые вместо гладких, темнее обычного, — с очень красивыми серьгами, чересчур ярко накрашенными губами, в довольно узком черном платье и дорогущих сандалиях на шнуровке, клавдия старик, она улыбается, потом оглядывается в коридор, снова смотрит мне в глаза и говорит: «would you let me in, please? just for a moment, we don’t have much time, we should[81]… нам надо поговорить, пока он не вернулся».
VIII
«искать все труднее, в то время как сны инфицируют реальность, в то время как у иллюзий появляются последствия и мотивы фракций попадают в кадр, чтобы гак же быстро… снова… из него… исчезнуть», она улыбается злобно и скользит пальцем по краю черного комода, на котором стоит выключенный телевизор, свет за окном уже не охряный, а пурпурный, он льстит ее лбу и щекам, она говорит загадками, уже без сильного американского акцента, как недавно, но меняет языковые оттенки — только что был аристократичный немецкий севера, теперь же что-то французящее: «я думаю, сила тяготения говорит о том, что мир хотел бы умереть…»
«мир?»
«да, мир».
она красива как раз настолько, насколько я себе иногда, в исключительно хорошие, то есть редкие, дни позволяю казаться красивой: будто бы я сотворила себя и ее, и тогда я понимаю, какой я должна казаться ей: скисшим, подавленным подобием, с поникшими плечами, неженственным придатком живота от дешевой жрачки, студенистыми глазами всмятку, пересохшими губами.
«что ж, мы ведь откуда-то еще, не только отсюда, но было… как там говорят? было неизбежно, что мы», теперь ее слова яснее, и когда она полностью открывает
шторы перед полуфабрикатом города, лежащего у наших ног, то смотрит на меня почти печально, «когда-нибудь появимся здесь, корделия. свобода воли… мы свободны, ибо смертны, если б мы были бессмертны, то нас однажды настигли бы последствия всего, что мы творим, тогда у ответственности не было бы пути отступления, и свобода пропала бы. но поскольку мы можем творить вещи, результаты которых нас переживут, мы свободны».
«я не понимаю тебя, и что ты вообще существуешь, тоже, э-э… бредовая мысль… и зовут меня не корделия».
она поводит правым плечом, что можно так аристократично сделать то, что любой дурак умеет, когда хочет сказать тебе, что плевать ему на твое возражение, мне тоже никогда не
«well, duh. i mean, sure you don’t[82], тебя зовут», сладкие губки танцуют, «клавдия старик, но я это в плане, эх, м-м, как же это там, филологическом, типа, в том смысле, что ты самая драгоценная дочь короля, yeah, а мы остальные две — гонерилья и регана. but it’s all coming apart anyway[83], я хочу сказать, мир долго не протянет, если выпускницы немецких гимназий больше не читают “лира”».
«короче, что… как там тебя, гонделья, рейган… и что ты…»
она подходит ближе, останавливается вызывающе близко и говорит: «можешь звать меня… наниди. yeah, nanidi will do it»[84].
это имя, которое я — «это имя, о котором ты в твоем, how shall i put it?[85] сегодняшнем состоянии можешь знать лишь то, что ты его однажды уже знала и потом забыла, другая форма… более длинная, может быть…» наниди.
типа я поборола ее своей тупостью и вместе с тем обидела, типа она разочарована несостоявшимся поцелуем, она отворачивается, вытягивает левую руку, кладет ее на экран телевизора, аппарат включается.
снег, пепел и муравьи кружатся за стеклом, маленькие динамики молчат, «у старого короля три дочери, он зовет их к себе», говорит наниди, звучит так, будто она во сне разговаривает, «потому что хочет, как он говорит, переложить ярмо забот со своих дряхлых плеч на молодые, — он спрашивает дочерей, так как он ныне отрекается от правления, земель и дел государственных, какая из них любит его больше остальных, чтобы принести ей самый щедрый дар».
откуда-то я это знаю, сказка, что ли? я ничего не говорю, мне, собственно, стыдно, она растопыривает пальцы, лежащие на снежном экране, и говорит: «регана и гонерилья дают тактически верные ответы, корделия, самая драгоценная, слишком скромна, кротка, слишком… ah, the heck with it»[86], она медленно перемещает ладонь из центра в правый верхний угол экрана, потом в левый нижний, я слежу за движением и метелью электронов как загипнотизированная: как это возможно? кончики ее пальцев рисуют линии в этом урагане, волнистые, округлые, будто они окунулись в сугроб частиц, в катодно-лучевую трубку заэкранья.
«заструги», говорит наниди и пытливо смотрит на меня из-под тяжелых век, может, мне если не «лир», то хоть это о чем-нибудь скажет, я же только облизываю нижнюю губу, совершенно сконфуженная, она продолжает расчесывать виртуальные хлопья тонкими пальцами — у меня тоже такие красивые? я спрашиваю: «кто это, заструги?»
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.