Погода массового поражения - [23]

николь в черной кожаной куртке

николь ухмыляется, с сережками, как капли дождя

николь с глубоким вырезом и двумя цепочками на шее, худым лицом и высокой прической

николь черно-белая, врасплох

николь с челкой, в белой кофте

николь смеется, нечетко, радостно

николь скептичная, дружелюбная, посмотри, какие зеленые глаза

николь с полуоткрытым ртом, слегка напуганная, отсутствующий взгляд

николь скромная, в желтом сарафанчике

николь дерзкая, склонив голову набок

николь милая и безобидная, абсолютно готовая фотографироваться

николь с завитками, жемчужная цепочка, белое платье, почти свадебное, она машет

поначалу мы с мамой плетемся, как и полагается матери с ребенком, друг подле друга, к первой картине, дальше, ко второй, дальше, к третьей, дальше, но потом я решаюсь уйти на один-два шага вперед, она кивает мне, и вскоре мы теряем друг друга, вскоре и я теряю саму себя в этом космосе пропавшей без вести и вместе с тем чувствую себя в нем уютно, защищенно от

сначала похоже на фильмы о жертвах несчастного случая, когда теряют руку или ногу и невозмутимо ковыляют дальше или стоят, потому что шок так велик, что люди даже не соображают, как это с ними случилось и

йоханнес герман и его кошмарная ангелика стоят у кассы и немного погодя входят, хотя это ничего не значит, я не знаю, как реагировать, просто принимаю к сведению, как тот тип с таможни — жалобы Константина на прошлой неделе, видит она меня или ох боже боже она меня уви

я не настолько изворотлива, чтобы спрятаться за портрет, зайчиха в свете фар приближающегося грузовика, и тогда вот оно вдруг, прорвалось: желудок обрывается вниз, руки немеют, рот черствеет, и самое дурацкое клише становится оправданным: ноги мои из ваты, колени из каши, я боюсь рухнуть на пол, на попу, как чарли чаплин как

когда он примерно одновременно узнает меня и мою мать, хотя мы и не стоим друг возле друга, и так как он с ангеликой стоит ближе к маме, чем ко мне, они еще на шаг приближаются к ней. он тихо здоровается, протягивает ей руку, посылает мне дружелюбный взгляд, кивает, знакомя маму с ангеликой, мое сердце бьется громко и яростно в груди и горле, до самых висков — как штефани говорит, «падок», у нее падок у него падок, вместо «припадок», ей это кажется круче, эта сокращенная

если он и его корова сейчас еще и меня начнут обсюсюкивать, я задохнусь, и я без раздумий делаю первое, что приходит в голову

не-ет это не голова это тело

чтобы не загнуться, иду на абордаж и решительно — грохот-то какой в этом храме искусств — цокаю к ним троим, надеваю свою самую отмороженную гримасу и достаточно громко, так, что даже несколько людей оборачиваются, говорю: «о, как здорово, мой любимый учитель и, прости, ангела?», с гулькающим «г», как у госпожи меркель, и с легким повышением интонации на первом слоге, которая должна дать понять: вот я дуреха, и правда совсем забыла, как тебя, ворону, зовут.

нет: он ничего ей не рассказал, он просто не мог ей ничего рассказать, скотина, потому что даже она не настолько дура, чтобы суметь сыграть это слегка стеснительное, но дружелюбное: «Клавдия, привет», «я думал, ты болеешь!» говорит он с наигранным возмущением, маленькое шоу для моей мамы и своей пигалицы, он еще об этом пожалеет, ему не поздоровится, да я просто

у меня дар речи пропал, а ведь я как раз собиралась доиграть до горького финала сценку «стерва атакует». он трепещет теперь, оттого что дело выходит из-под конроля, и говорит поспешно и псевдовесело: «ну, я никому не скажу, ты хорошо поработала в этом году, тебе нужен заслуженный отдых, м-да… ну, желаю приятно провести время», «вам тоже», говорю я, словно

когда он удаляется и я как раз собираюсь со всей силы врезать ему острыми носками туфель по икрам, моя любимая мамочка произносит самую несусветную глупость, которую я когда-либо слышала: «очень приятный мужчина, нет, правда», дисциплинированно провожу с ней еще двадцать минут, то и дело встречаясь взглядами с крупнейшей сволочью всех времен и его очаровательной крокозяброй, чья поганая соскоморда меня

в машине, по дороге домой, мама спрашивает: «ты сегодня в хорошем настроении, даже свистишь! неплохо было на выставке, а?»

«да. незабываемый денек», говорю я и

дерьмо кругом дерьмо ненавижу

012044

теоретически я понимаю, что мне не следует его этим грузить, что ему это не понравится, но к кому мне еще пойти? если об этом узнает штефани, то можно будет смело давать это в газету под названием «декадетская эпифания с траханьем».

короче, Константин.

он самым элементарным образом доказывает мне, что мое рожденное отчаянием доверие абсолютно оправдано: он не говорит всей этой ерунды, которую обычно несут в таких случаях попечители, типа «какая скверная история», или «ох-ох», или «что же нам теперь с тобой делать».

он просто задумчиво смотрит в свой грог, потом мне в глаза, он бледнее обычного, я вижу голубые жилки и покрасневшие глаза, кожа вокруг носа и на подбородке отливает молочно-белым, почти воском.

«это нужно прекратить, плевать, что будет, что ты станешь делать или не станешь, но ты должна ясно дать понять, что все кончено, без угроз, без мелодрам, четко и ясно».