Погаснет жизнь, но я останусь: Собрание сочинений - [7]

Шрифт
Интервал

Меж кустов крутить,
Чтоб добыча прочь
Не смогла уйти.
Чтоб спугнуть с ветвей
Стаю малых птах,
Чтобы след когтей
Цвел в моих стихах.

ОН

Враг состраданья, друг гордыни,
Не привиденье, не мираж,
Всегда, от века и доныне,
Он постоянный спутник наш.
Людского покровитель стада,
В грехах помощник, нежный друг.
Изображать его не надо,
Он только имя, только звук.
Совсем бесформен, и неужто
Он неопределим, как мгла?..
Весьма возможно, потому что
Нет формулы рожденья зла.
Кой-кто: «Помянут будь не к ночи», –
Шепнет с испуганным лицом;
Но это редко, а для прочих
Он просто красное словцо.
Блуждая по путям окольным,
О нем не зная ничего,
Мы чересчур самодовольны:
Он нам внушил, что нет его…

ЛАСКОВОЕ

Как мышь в ловушке тесной,
В духовной наготе,
С улыбкой неуместной
Последних жду гостей.
Нелепые мечтанья.
Боль в памяти остра,
И мечется сознанье
Меж «завтра» и «вчера».
Шагнет бесшумной кошкой
Смерть через кровь и грязь
И, поиграв немножко,
Сожрет не торопясь.
Всё ж теплится отрада
Сквозь тошноту и тьму:
Зачем-то это надо…
Когда-нибудь пойму.
В предчувствии такого
Пора бы стать добрей,
Чтоб с лаской, не сурово…
Как кошка для мышей?

НАКАЗАНИЕ

Стадо под властью корыта,
Хрюканье и толкотня
Благополучно для быта, —
Всё это не для меня.
К мудрости тяжки дороги,
Тускл ее призрачный свет.
Знаю, что очень немногим
Силы даны для побед.
Гордости запах порочный
Чуя средь жалких руин,
Соображаю — непрочны
Сооруженья мои.
И, проверяя все звенья
Цепи, лежащей во мгле,
Вижу — нельзя без смиренья
Мудрость стяжать на земле.
А потому я отныне
Должен, угрюмый, седой,
Жить словно кондор в пустыне
Старый, надменный и злой.

ЧУЖЕЗЕМНОЕ

Есть у немцев слово doch:
То приказ оно, то вздох.
Знак согласья, злобы знак:
«Тем не менее, но так».
Doch – орудие борьбы
И защиты от судьбы,
Лишь в любви и страсти doch –
Счастья стон и неги вздох.

НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Нега и мудрость – богатство Востока,
В северных сказках сиянье мечты.
Тут и обман, и любовь, и жестокость
Не по-земному беспечны, чисты.
Гаснет поэзия, падают листья,
Грязной метлой ощетинилась жизнь.
Алчность шныряет повадкою лисьей
В мире реальной и будничной лжи.
Быт раскрывается в цифрах привычных,
Песни и вымыслы здесь ни к чему.
Гадкий утенок стал уткой приличной,
Голый король в сумасшедшем дому.

SILENTIUM

Все невпопад и не под стать.
Бессмысленно и грустно
Стихи в Америке писать,
В чужой стране – по-русски.
К кому обращены они
Своим раздольем звонким,
Как ветер, как в лесу огни,
Как смех и плач ребенка?
Ну что ж, смирись и не перечь.
От века и до ныне,
Поэта пламенная речь –
Лишь вопль среди пустыни.
Как рыба, жабрами дыша,
В холодном океане
Пусть молча плавает душа,
Пусть сердце камнем станет.
Пусть будут замыслы твои
Водой забвенья смыты.
«Молчи, скрывайся и таи»
И звуки и молитвы.

ОПРАВДАНИЕ

Пусть возмущен читатель:
«Страсть к юбкам, страх слонов!»
Не каждому понятен
Скупой язык стихов.
Покоя не нарушит
Негодованья вой
И не взволнует душу
Похвал небрежных строй.
Во мраке лихолетий
Поправ сомнений прах,
Стихи писались эти.
«Еже писах, писах».

МОЛОДЫЕ СТИХИ

ЮНОСТЬ

Какие-то крыши, хоругви
Стоят в золотом сквозняке…
И пыльные зайчики пугвиц,
И пятна чернил на руке.
Ах, да… И суха мостовая.
И муха, что бьется в стекле.
И воздух с гуденьем трамвая.
И весь подоконник в тепле —
Толчется от солнца, от рани…
Ах, Нижний! Вот чудится мне:
Губернский подснежник в стакане
Забыт на раскрытом окне.

СОБАЧЬЯ ПЛОЩАДКА

Сплошные снеговые тучи
Над спящей сгрудились Москвой.
Пурга по голой мостовой
Поземкой стелется колючей.
Арбатская немая глушь
Нависла памятью былого.
Здесь Гоголь в доме Хомякова
Читал страницы «Мертвых душ».
Безлюдный город строг и гулок,
Как предрассветный океан.
Уходит в сказочный туман
Кречетниковский переулок.

ПИСТОЛЕТ

Достался от деда в наследство
Мне старый большой пистолет.
И вспомнилось милое детство,
Как часто говаривал дед:
«Ведь всякое в жизни бывает;
Запомни, мой внучек, на срок,
В шести саженях пробивает
Он десять дюймовых досок».
Ушло мое детство далёко,
В могиле покоится дед.
Сегодня мне так одиноко,
Я снял со стены пистолет.
В погоне за призраком славы
Устал я по миру бродить,
И вот пистолет этот ржавый
Пытаюсь сейчас зарядить.
Я смерть не придумаю легче,
Взвожу потемневший курок.
Наверно, мой череп не крепче
Десятка сосновых досок.

БЕЗ ПАФОСА

Задумчиво идти Тверской,
Когда дождливая погода,
И чувствовать, что вся природа
Объята мертвенной тоской.
Чужие праздники встречать
Мучительно и невозможно.
Почувствовать, как это ложно,
И ничего не отвечать,
Когда нахальные глаза
В тебя вперяются с вопросом.
И, закуривши папиросу,
Идти задумчиво назад.
Посторониться от авто,
Смотря на рваные калоши, —
А проезжающая лошадь
Тебе забрызгает пальто.

ПРОСТАЯ ПЕСЕНКА

Вспыхнул в прозрачной аллее
Листьев костер золотой.
Воздух, от счастья пьянея,
Страстно дрожал над землей.
Соединила нас шалость.
Нежные губы, слова…
Нам незнакомой казалась
Наша родная Москва.
Но не поют больше птицы,
Парк все сокровища сжег,
И на густые ресницы
Падает снежный пушок.
Нежность осталась всё та же.
Так же целуемся мы.
Дружба становится даже
Крепче от лютой зимы.
Только боюсь я, настанет
Скоро весна — и тогда
Всё, что замерзло, растает
И утечет навсегда.

«Ее немного детский страх…»

Ее немного детский страх,
Еще стыдливые движенья
И ласковое выраженье

Еще от автора Глеб Александрович Глинка
Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 8

«Перевал» — советская литературная группа, существовавшая в 1923–1932 годах.


Рекомендуем почитать
«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.


Последовательный диссидент. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой»

Резонансные «нововзглядовские» колонки Новодворской за 1993-1994 годы. «Дело Новодворской» и уход из «Нового Взгляда». Посмертные отзывы и воспоминания. Официальная биография Новодворской. Библиография Новодворской за 1993-1994 годы.


О чем пьют ветеринары. Нескучные рассказы о людях, животных и сложной профессии

О чем рассказал бы вам ветеринарный врач, если бы вы оказались с ним в неформальной обстановке за рюмочкой крепкого не чая? Если вы восхищаетесь необыкновенными рассказами и вкусным ироничным слогом Джеральда Даррелла, обожаете невыдуманные истории из жизни людей и животных, хотите заглянуть за кулисы одной из самых непростых и важных профессий – ветеринарного врача, – эта книга точно для вас! Веселые и грустные рассказы Алексея Анатольевича Калиновского о людях, с которыми ему довелось встречаться в жизни, о животных, которых ему посчастливилось лечить, и о невероятных ситуациях, которые случались в его ветеринарной практике, захватывают с первых строк и погружают в атмосферу доверительной беседы со старым другом! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.


Дедюхино

В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.